Генрих Айнзидель - Дневник пленного немецкого летчика. Сражаясь на стороне врага. 1942-1948

Вайнерт пообещал мне все организовать. Сначала мне пришлось переговорить с генералом Бурцевым. На столе стояла водка, икра, консервированные крабы, белый хлеб, холодные мясные закуски – одним словом, все, что в России обычно употребляют на закуску. Появился генерал с адъютантом, сыном известного художника-графи-ка Хейнриха Фоглера, умершего от голода во время ссылки в Среднюю Азию.

– Вы столкнулись со сложностями? – спросил меня генерал.

Это был неуклюжий грубый толстяк, щеки которого свисали на воротничок мундира. Перед встречей Вайнерт быстро рассказал мне о том, что генерал был когда-то стеклодувом. Он говорил об этом с гордостью, по-видимому, чтобы доказать, как быстро можно было подняться по карьерной лестнице в Советском Союзе.

– Я уверен, генерал, что вы согласитесь со мной, – ответил я, – наша работа на 2-м Белорусском фронте закончилась провалом.

– Я не имел в виду поездку на фронт. Я говорю о ваших трудностях здесь, в этом здании, – перебил меня генерал.

– Да, нас на несколько часов заперли в камере, и это было лишь последнее из долгой череды унижений, несправедливости и незаслуженных упреков, которым подвергли меня и моих товарищей. Думаю, что смогу представить вам по этому поводу подробный рапорт. И еще я хотел бы указать, что все это касается не только нас, но и той работы, которую мы должны были сделать и которую Бехлер до сих пор пытается выполнить.

Генерал снова перебил меня:

– Выпейте и поешьте, у вас была трудная поездка.

– Я так долго ждал, генерал, что могу еще подождать с едой. Я хотел бы заявить вам…

– Позже, позже, после того, как вы поедите. Отдохните сначала.

Во время еды, когда разговор вновь зашел об условиях на фронте, генерал неожиданно засобирался уходить.

– Мне нужно идти, мы договорим позже.

И прежде чем мне перевели эту фразу, он вышел.

– Зачем была нужна вся эта комедия? – спросил я Вайнерта. – Почему вы даже не попробовали поддержать меня при генерале? Вам ведь прекрасно известно все то,

о чем я только что пытался говорить. Или вам не нравится слушать правду о том, что происходит на фронте и в Германии? Разве не противно то, что вы заставляете меня докладывать генералу о том, что вы знали еще полтора года назад, когда начали руководить нами, только теперь, за несколько недель до окончания войны? Почему вы не поговорили с сотрудниками с фронта? Если вы не верите мне, они расскажут вам такие вещи, что ваш доклад раскалится добела.

Вайнерт выслушал все это с невозмутимым выражением лица.

– Наших сотрудников пришлось отослать с фронта, – сказал он наконец. – Их доклад говорит о том, что они не только деморализованы, но, без сомнения, являются вражескими элементами. Что касается вашего рапорта, то Бехлер пишет прямо противоположное.

И он показал мне последний выпуск «Свободной Германии», где был большой фотоснимок Бехлера, статья на целую полосу о его «успехах» у Грауденца и пересказ беседы с комендантом крепости генералом Фрике, после того как тот был взят в плен. Я отложил газету:

– Ну, это всего лишь газета. Все мы знаем, как ведут себя немецкие генералы. Но где отчет Бехлера? Я говорю и от его имени. Мои жалобы – это и его жалобы. Так мы решили, и он явно дал мне понять, что нуждается в поддержке против Запозданского.

– У нас нет такого рапорта, – ответил Вайнерт.

– Это значит, что Запозданский просто изъял его, как, очевидно, и наши более ранние отчеты, – настаивал я.

– Ничего подобного, – возразил Вайнерт. – Есть рапорт о вашем отношении к тому, как ведет себя Красная армия, и из него ясно следует, что вы не годитесь для подобной работы.

– Слово одного человека ничего не значит, должны быть выслушаны обе стороны, товарищ Вайнерт. Если не соблюдать этот элементарный принцип, то я вообще был бы избавлен от многих проблем.

– Что ж, мы уже выслушали вас, – объявил Вайнерт, завершая наш разговор. – В рапорте на вас ничего не было преувеличено.

Меня продержали под арестом в здании Национального комитета примерно в течение недели. Наверное, решали, что со мной делать. Наконец я вернулся в Лунево.

Конечно, после этого я стал гораздо более осторожным при составлении отчетов. Ведь один факт того, что я упомянул, будто творившееся в Германии должно на долгие годы вбить тяжелый клин в отношения между Германией и Советским Союзом, явился достаточной причиной для того, чтобы обвинить меня в антисоветской клевете на Красную армию.

Глава 9 Роспуск Национального комитета

Прошел год, как кончилась война. С каким нетерпением мы ждали ее окончания и насколько полным было наше разочарование, когда это наконец произошло! Ничего из того, ради чего мы работали, так и не было исполнено. Третий рейх встретил свой конец при обстоятельствах, которых мы всеми силами старались избежать, а конец войны вовсе не стал для нас днем возвращения домой. Национальный комитет продолжал свое прозябание все лето 1945 года. В июне двум первым его членам, Рейхеру и Вилмсу, разрешили уехать в Германию. Спустя некоторое время за ними последовало большое число эмигрантов-коммунистов и тех, кто, подобно Бехлеру, был готов безоговорочно выполнять то, чего, как казалось, хочет Москва. Потому что на практике оказалось гораздо сложнее определять официальный курс партии на практическое построение послевоенного общества из загадочных намеков и подсказок, как это преподавали в теории в антифашистской школе. То, что вчера считалось официальной партийной линией, сегодня могло стать уклоном и наоборот. В связи с этим официальная точка зрения на федеральную Германию, квоты по стали, восточные границы, разоружение и репарации менялась трижды или даже четырежды. Только те, кто мог, не колеблясь, выражать свое шумное одобрение этим броскам из стороны в сторону, как будто в них и заключалась истина в последней инстанции, которую невозможно оспорить, считались настоящими большевиками.

Такое положение достигло своего пика при обсуждении вопроса о границе по Одеру и Нейсе. И хотя мне по десять раз на дню внушали мысль о том, что именно такой порядок вещей будет олицетворять собой верность принципам интернационализма, национального самоопределения и взаимопонимания между народами, мои эмоции никак не могли примириться с этим, хотя разум успел покориться. Но оставим чувства. Диалектическое мышление – превыше всего. Ведь традиционным для коммунистов принципом является тот, что национальный вопрос должен быть подчинен интересам социальной революции. Для убежденного революционера даже ущемление собственной нации должно быть на втором плане, если того потребуют международная стратегия и тактика.