Том Сегев - Симон Визенталь. Жизнь и легенды

«Одним словом, – сказал Мейдан Визенталю торжественно, – Государство Израиль нуждается в вашей помощи».

Визенталь был потрясен до глубины души. К тому времени он уже знал, что нацисты состояли на службе у американцев, да и сам не гнушался получать у бывших нацистов ту или иную информацию, но даже в самом страшном сне ему не могло присниться, что он получит такую просьбу от Израиля. Таким образом, он оказался перед лицом ужасной дилеммы: выполнить свой еврейский и человеческий долг и свершить над Скорцени справедливый суд или же принести этот долг в жертву во имя безопасности Государства Израиль, которому он помогал еще со времен сотрудничества с организацией «Бриха». Это было одно из самых трудных решений в его жизни.

В конце концов – после долгих раздумий и колебаний – он отказался. Даже много лет спустя, когда Визенталь уже перестал обвинять Скорцени в том, что тот имел отношение к «Пауку» и «ОДЕССА», он по-прежнему продолжал настаивать, что в «Хрустальную ночь» тот поджег в Вене две синагоги. Мейдан отнесся к его решению с пониманием.

Впрочем, в конечном счете Скорцени все равно согласился на Моссад работать. Визенталь – тоже.

К концу 50-х годов в Вене почти не осталось следов ужасных разрушений, причиненных бомбардировками союзников. Сразу после окончания войны венцы начали восстанавливать в городе нормальную жизнь. В опере снова запели, в соборе Святого Стефана возобновились богослужения, в парке Пратер закрутилось знаменитое колесо обозрения, как если бы никогда и не останавливалось, а в кафетериях опять стали подавать яблочный штрудель со сливками, словно никакой войны и не было.

Венские филателисты встречались раз в неделю – по воскресеньям, с утра, в кафе медицинского института «Йозефинум», – и Визенталь ни одной из этих встреч не пропускал. Через несколько лет они перебрались в кафе «Музеум». Все филателисты друга друга знали, и каждый из них сидел за своим постоянным столиком, разложив на нем альбомы с марками.

Визенталя интересовали главным образом почтовые связи между различными областями Австро-Венгерской империи, и он терпеливо, как охотник, ждал, пока кто-нибудь продаст ему галицийские марки XIX века или предложит их на что-то обменять. Это было нечто вроде «биржи», и позднее Визенталю даже пришлось объясняться по поводу своих марочных сделок с налоговой службой. Однако приходил он туда не только для того, чтобы покупать, продавать или менять марки, но и для того, чтобы побыть в обществе других филателистов, разделявших его страсть к собирательству. Они пили пиво или кофе, а в обед расходились по домам.

Не исключено, впрочем, что Визенталь использовал эти встречи также для того, чтобы выуживать у своих коллег информацию, необходимую ему для работы, но, судя по всему, филателисты разговаривали преимущественно о марках. Именно поэтому они, по-видимому, и не проявляли особого интереса к молодому человеку, который иногда приходил с Визенталем, а если даже и спрашивали, кто он, Визенталь всегда мог сказать, что это израильский студент, который учится в Вене на ветеринара – что было правдой, – и добавить, что тот подрабатывал садовником, ибо это тоже соответствовало действительности.

Много лет спустя доктор Дов Оховский сполна оценил иронию этой ситуации. «Холодная война» превратила Вену в рай для тайных международных операций в духе романа Грэма Грина «Третий человек», и именно в этой атмосфере родилась популярная шутка о том, что «главный резидент КГБ работает в советском посольстве садовником». Оховский не был главным резидентом Моссада в Вене, но через некоторое время после того, как он начал работать садовником, на него были возложены всякого рода дополнительные обязанности, в частности быть связным между Моссадом и Визенталем.

Формально агентом Моссада Визенталь не считался, но тем не менее регулярно ему помогал. Он получал ежемесячное жалованье и имел кодовую кличку «Теократ». Его мозг был настоящим кладезем имен, и его память (как и сотни хранившихся у него в Центре личных дел) позволяла ему обнаруживать связи между людьми, интересовавшими Моссад. Среди прочего он сообщил Моссаду имя женщины, работавшей в Институте Макса Планка, которая поддерживавала контакты с немецким ученым, работавшим в Египте. Эта информация позволила оказать на этого ученого давление и заставить его вернуться домой.

Как-то раз Визенталь попросил одного своего знакомого – корреспондента западногерманского журнала «Квик» Отмара Каца – выяснить адрес немецкого посредника, причастного к строительству Асуанской плотины в Египте. «Это для меня очень важно», – подчеркнул он.

Пригодились Моссаду также связи Визенталя с полицией и австрийским Министерством иностранных дел, поскольку в те дни в Австрии было принято записывать личные данные проживавших в гостиницах иностранцев; с этой целью у них забирали паспорта.

Часто передавал Визенталь агентам Моссада и данные о передвижении тех или иных людей: кто приехал, кто уехал – включая прибывших из арабских стран или туда направлявшихся.

Визенталь был старше Оховского на тридцать лет, и молодой студент им восхищался. Он относился к нему как к отцу. Один или два раза он бывал у Визенталя дома и лечил шпица его дочери. Визенталь запомнился ему как человек беспокойный и постоянно – то ли из страха, то ли из осторожности – озиравшийся. Находиться в его обществе было иногда приятно: он рассказывал анекдоты, делился воспоминаниями и демонстрировал познания во многих областях, – но временами общение с ним могло быть и тягостным. «Он, – вспоминал Оховский, – не всегда бывал приятным. Иногда он становился грубым, замкнутым и мог обидеть». Они виделись один, а иногда даже два раза в неделю. Когда Оховский не ходил с Визенталем в воскресный клуб филателистов, они встречались за одним из мраморных столиков в кафе «Корб», где тоже царило безмятежное спокойствие эпохи императора Франца-Иосифа.

3. Где Менгеле?

Помощь, которую Визенталь оказал Моссаду в истории с немецкими учеными, была не единственной и не главной. Хотя Моссад больше интересовался неонацистами, чем бывшими нацистами, тем не менее последние (например, Мартин Борман) тоже вызывали его интерес, и Визенталь получал за их поиски деньги. Например, его просили выяснить, поддерживает ли сын Бормана (который был католическим священником) связи с сыном врача из Освенцима Йозефа Менгеле.

Глава Моссада Харэль надеялся поймать Менгеле вместе с Эйхманом, но не сумел (причем во время операции погибла, судя по всему, женщина, израильский агент) и, пытаясь этот провал оправдать, заявил, что Менгеле сбежал из Буэнос-Айреса по вине Визенталя. Тот, мол, затеял процесс выдачи Менгеле Аргентиной Федеративной Республике Германии, но западногерманское посольство в Буэнос-Айресе кишело нацистами, и один из них предупредил Менгеле. По словам Харэля, это произошло в 1959 году. Трудно сказать, содержится ли в этих его словах доля правды, но, по крайней мере, одно можно сказать наверняка: Визенталь действительно очень хотел найти Менгеле.