Елизавета Драбкина - Черные сухари

Облик актера изменился, стал жестким. Правая рука, согнутая в локте, отбивала темп. Размеренно, торжественно, четко он произнес:

От здания               к зданию                              протянут                                             канат,На канате плакат…

Вдруг он резко выбросил тело вперед и, высоко подняв руку, закричал, словно зовя за собою на штурм:

Вся!      власть!               Учредительному!                                          собранию!

И тут произошло нечто невообразимое. В едином порыве люди вскочили с мест и кинулись вперед, задыхаясь от ненависти, крича, рыча: «Долой! Вон! Долой его!» В полосе света, падающего со сцены, промелькнули искаженные гневом лица и потрясающие в воздухе кулаки.

Председатель выбежал к рампе, заслонил испуганного актера и заорал: «Товарищи! Спокойно! Это же стихи!» Но никто не хотел успокаиваться. Все стояли, продолжая сжимать кулаки, и из конца в конец зала прокатывался грозный клич: «Долой Учредилку!», «Да здравствует Советская власть!», «Да здравствует Совет Народных Комиссаров!», «Да здравствует Ленин!».

Письмо

Как-то у нас в Союзе молодежи ребята подняли дикий шум:

— Безобразие! Скоро годовщина революции, а такое творится! Прямо как при царском режиме!

— Что случилось? В чем дело?

— Понимаешь, по всей Москве портреты буржуев развешаны. Морды здоровые, гладкие, в глаз воткнуты очки об одно стекло, а сами развалились и нахально скалят зубы на пролетарскую революцию.

— Да не порите вы чушь! Не может этого быть.

— Не может? А вот пойдем посмотрим!

Пошли… В Столешниковом переулке, на Неглинной и на Тверской висели огромные, во весь фасад, рекламные щиты папирос «Сэр». На них был изображен некий великосветский джентльмен с моноклем. Покуривая папироску, он пускал кольца дыма.

— Ну, что скажешь?

— Действительно безобразие.

Решили заявить протест в Московский Совет. Выслушали нас там со вниманием, редкостным даже по тем малобюрократическим временам, записали, что и где обещали либо немедленно снять эти щиты, либо закрасить. И в самом деле, уже на другое утро на улицах появились рабочие-маляры с ведерками краски. Большими кистями они замазывали и буржуазные физиономии, и вообще все рекламы под сочувственные замечания зрителей: «Развесили здесь эту дрянь, весь город изгадили. Все купи да продай. Будто ничего другого людям и не нужно!»

Мы прямо лопались от самодовольства: вот, мол! Пошли мы в Моссовет, сказали, там с нами сразу согласились и все сделали.

Но старшие товарищи посмеивались:

— Не хвалитесь своим великим разумом. Это сделало письмо.

— Какое письмо?

— Много будете знать, скоро состаритесь.

Так мы впервые узнали о существовании загадочном письма, которое работники Московского Совета получили от Владимира Ильича. Что это было за письмо, они никому не рассказывали, только что-то бормотали, покряхтывали, почесывались — и видно было, что чувствуют они себя неважно.

Так и не узнать бы мне содержания этого письма если б несколько лет спустя оно не было опубликовано в одном из Ленинских сборников. Написано оно был в связи с постановлением Президиума Моссовета, в котором говорилось о том, что Народный комиссариат просвещения не снабдил Моссовет бюстами деятелей революции, поэтому Моссовет снимает с себя ответственность за украшение Москвы в годовщину Октябрьского переворота.

Вот это письмо:

«В Президиум Московского Совета Рабочих и Красноармейских Депутатов.

Дорогие товарищи! Получил Вашу бумагу за № 24 962 с выпиской из постановления Президиума от 7. X.

Вынужден по совести сказать, что это постановление так политически безграмотно и так глупо, что вызывает тошноту. „…Президиум вынужден снять с себя ответственность…“ Так поступают капризные барышни, а не взрослые политики. Ответственность. Вы с себя не снимете, а втрое ее усилите.

Если Комиссариат народного просвещения Вам не отвечает и не исполняет своего долга по отношению к Вам, то Вы обязаны жаловаться, и с документами. Не дети же Вы, чтобы не понять этого.

Когда Вы жаловались? Где копия? Где документы и доказательства?

И весь Президиум и Виноградова[6], по моему мнению, надо бы на неделю посадить в тюрьму за бездеятельность.

Если Комиссариат народного просвещения „не выдает бюстов“ (когда Вы требовали? от кого? копия и документ? когда Вы обжаловали?), — Вы должны были бороться за свое право. А „снять с себя ответственность“— манера капризных барышень и глупеньких русских интеллигентов.

Простите за откровенное выражение моего мнения и примите коммунистический привет от надеющегося, что Вас проучат тюрьмой за бездействие власти, и от глубоко возмущенного Вами

12. Х.1918.

Ленина».

Надо сказать, что подействовало это письмо самым отличнейшим образом: в течение месяца в Москве было установлено, наверно, больше памятников, чем за всю предшествующую и последующую ее историю.

В одно из воскресений, как раз в те дни, когда происходил Первый съезд комсомола, открыли сразу четыре памятника: Шевченко, Кольцову, Никитину и Робеспьеру.

— Куда бы пойти? — рассуждали ребята в общежитии делегатов съезда. — Кольцов? «Ну, тащися, Сивка…» Нет, это не по нашей эпохе. Никитин? «Пали на долю мне песни унылые…» — тоже не подойдет. Вот Шевченко бы посмотреть, а еще лучше Робеспьера: «Интерес народа — общий интерес; интерес богатых — частный интерес». «Необходимо снабдить санкюлотов оружием, страстью, просвещением. Надо истреблять и внутренних и внешних врагов республики или погибнуть вместе с ней». Одним словом, Неподкупный! Пошли, товарищи, на Робеспьера!

Памятник Робеспьеру решено было установить в Александровском саду. Когда мы пришли, монумент был покрыт куском золотистой материи, а пьедестал обвивали гирлянды живых цветов. Народу собралось тысяч пять, не меньше. Представители рабочих районов пришли с красными знаменами и венками белых и лиловых хризантем.

Вот появился председатель Московского Совета Смидович. Оркестр заиграл «Марсельезу». Смидович сдернул покрывало — и взорам присутствующих открылся памятник Робеспьеру. Слово было предоставлено французскому коммунисту Жаку Садулю.

Месяца два назад Жак Садуль был еще работником французской военной миссии. Его биография была необычайной. Адвокат, сын участницы Парижской коммуны, он совсем молодым человеком вступил в ряды социалистической партии и был избран секретарем федерации партии в департаменте Вьенны. Во время первой мировой войны примкнул к социал-патриотам, работал в министерстве снабжения правой рукой ярого шовиниста Альбера Тома, который и командировал его в сентябре 1917 года во французскую миссию в России как человека, способного урезонить русских рабочих и уговорить их, чтобы они продолжали оставаться пушечным мясом для империалистов Антанты.