Яков Гордин - Три войны Бенито Хуареса

Генерал Маркес, уволенный и сосланный Комонфортом, вернулся в армию сравнительно недавно. После мятежа Сулоаги он некоторое время выжидал, наблюдая за ходом событий. И только убедившись в военном превосходстве Мирамона над Дегольядо, предложил консервативному правительству свои услуги. Он предпочитал воевать на стороне сильного.

Мирамон не любил Маркеса. Его почти пугало это мясистое лицо с воспаленными неподвижными глазами. И сейчас, идя на ноющих от длительной скачки ногах навстречу Маркесу и глядя на его возбужденное потное лицо с кровавыми белками, он едва удержался, чтобы не перекреститься. «Не иначе как дьявол отметил его…»

Он пожал горячую руку победителя. Поздравил офицеров. В голове у него гудело от усталости, глаза резало, горький вкус пыли заставлял время от времени сплевывать, хотя это и было ему неприятно.

Они прошли мимо группы пленных, угрюмо сидевших прямо на красноватой потрескавшейся земле. Один из них поднял голову и посмотрел на Мирамона. Мирамон узнал его. Это был генерал Марсиаль Лескано, перешедший на сторону либералов. Мирамон мало знал Лескано и совершенно не помнил о его существовании. Но сейчас вид этого человека, предавшего свое сословие, честь оружия и чистоту традиции, неожиданно вызвал у дона Мигеля истерическое раздражение. Только теперь, увидев Лескано, он с полной ясностью понял, что вернулся сюда, к воротам столицы, на поле чужой славы — побежденным, а рядом с ним идет победитель — с пугающим, вульгарным лицом и что теперь он должен будет чествовать этого сомнительного героя и терпеть его рядом с собой…

— Генерал, — сказал он, — дон Леонардо, приказываю вам расстрелять всех пленных офицеров, ранее служивших в армии. Так велит закон. Письменно сообщите мне число расстрелянных.

Когда Мирамон ускакал в Мехико, Маркес подозвал адъютанта.

— Передай командиру Третьего батальона, что предстоит работа. Хватит им отдыхать в резерве. Подготовь приказ, что на основании закона о борьбе с заговорами будут расстреляны все офицеры, взятые сегодня в плен.

Адъютант смотрел на него с недоумением.

— Но президент говорил только о тех, кто дезертировал из армии…

— Я слышал, что говорил президент. Но я еще знаю, чего он хочет на самом деле. Хватит играть в войну. Пора воевать. Пусть сеньоры либералы знают: поднимать оружие против генерала Маркеса — значит копать себе могилу. И мне наплевать, откуда взялись эти ребята — из армии или из скобяной лавки. Стал бандитом — отвечай!

— Но несколько офицеров в госпитале… Они ранены…

— Кто поместил их в госпиталь?

— Врачи… Они вышли на поле боя вместе со студентами-медиками и уносили раненых…

— Расстрелять всех, кто помогал бандитам, всех. И тех, кто ранен, — тоже. Это облегчит их страдания.

— Но, сеньор генерал…

Маркес приблизил свои неподвижные, налитые кровью глаза к испуганным глазам лейтенанта.

— Да, сеньор лейтенант, да! Президент хочет именно этого. Войну пора кончать. Иди!

Он повернулся всем корпусом к штабным, стоящим поодаль. Махнул рукой, ему подвели коня. Маркес с наслаждением вдохнул широкими ноздрями запах кожи и конского пота, положил руку на седло. Этот красавчик, который сам уже не раз расстреливал пленных, хочет воевать в белых перчатках. Пускай тогда сидит в своем кабинете или танцует со своей Кончей… Ему везло, но теперь он получил по носу под Веракрусом, и ему придется глотать все, что сделает победитель при Такубайе, спаситель столицы… Пусть он не мешает Маркесу, и Маркес закончит эту войну. Пришло время генерала Маркеса, сеньоры!

СКОЛЬКО МОЖЕТ БЫТЬ РУБИКОНОВ?

Что случилось с людьми в Мексике, с теми людьми, которые с ликованием приветствовали на улицах столицы генерала Маркеса? Что случилось с женщинами, которые наградили этого убийцу перевязью с золотой надписью: «За добродетель и доблесть. В благодарность от дочерей Мексики»? Сказать, что это эгоизм имущих классов, — значит в данном случае не сказать ничего. Среди расстрелянных в Такубайе были члены богатых семей. Имущие в Мехико страдали от принудительных займов. Мало кто из них искренне поддерживал Мирамона и его правительство.

Так в чем же дело?

Дело в том, что все устали от этой страшной войны. Этим безумным женщинам почудилось, что пришел наконец могучий и бесстрашный, ни перед чем не останавливающийся герой, который закончит войну. Не важно — как…

Хуарес шел один по улицам Веракруса среди запыленных белых домов со сверкающими от солнца стеклами там, где не были прикрыты ставни. Ветер дул со стороны материка и нес тяжелый воздух болот…

Хотел ли президент этой кровавой трагедии под Такубайей? Нет, не хотел и не думал о ее возможности. Хотя и предвидел поражение. Но рейд был необходим, чтобы обозначить кульминацию, кризис войны. Никто не мог предположить, что кризис выразится так болезненно и страшно. Выход на арену палача Маркеса — симптом убийственной силы. Если Мирамон этого не понимает, значит, он просто глуп. На вершине событий, в момент величайшего напряжения, когда весы колеблются, когда иностранные державы в нерешительности, стаскивать с постели раненых и убивать, расстреливать врачей, студентов — юношей, почти детей, — бросить такой груз на чашу противника могут только политические недоумки.

«Такубайский тигр», как прозвали Маркеса, опасный союзник. Мирамон не может этого не понимать. Но он уже не волен в своих действиях.

Наша сила в том, что, несмотря на поражения, мы можем выбирать, а они — уже нет.

Передо мной два пути. Первый и простой — продать президенту Бьюкенену право на железнодорожные концессии. Это — верные деньги и не менее верные обвинения в предательстве интересов Мексики. Ведь те, кто сами ни за что не несут ответственности, всегда крайне ревностно относятся к интересам и чести своей страны.

Второй путь — национализация церковного имущества, экономическая мера, которой должны сопутствовать меры политические. Я говорю себе — национализация церковного имущества, — и передо мной брезжит ужасающий хаос нашей экономической жизни, я предчувствую ту бурю, которую вызовет это решение. Нет, не возмущение священников и консерваторов, не обвинения в безбожии и коммунизме, а то экономическое землетрясение, которое за этим последует. Мой друг Гильермо искренне уверен, что стоит декретировать национализацию, и сокровища хлынут нам в руки. Я не могу позволить себе сладостных иллюзий. Я потому и оттягиваю решение, что меня преследует кошмар: а если национализация не даст нам выхода? Если богатства церкви преувеличены? Если значительная их часть уже растрачена? Чтобы совершить поход на столицу, Дегольядо конфисковал ценности собора в Морелии. А сколько уже было таких конфискаций? Я ждал, пока люди начнут национализацию сами, до декретов. Страна должна привыкнуть к этой необходимости. Но если и это не выход?