На боевых рубежах - Роман Григорьевич Уманский
— Согласен, Иван Иванович, но какое это имеет отношение к нашему разговору? — спрашиваю я.
— Самое прямое. Может, уже пришли новые штаты...
— Ах, вот как! — раздается повеселевший голос Аралова. — Может, скорее в Москве окажемся?
— Кушайте на прощание селяву, очень вкусная штука, — говорит Кувакин, — специально в Бердянск посылал за ней. А что до телефонограммы — гадать не будем. Завтра узнаете и нам как-нибудь передайте.
* * *Развязав себе руки на правом фланге, штаб Южного фронта в конце февраля 1944 года переехал в большую и какую-то неуютную деревню Сивашское. Зато отсюда было совсем близко и к переправам, и к армиям. Стало похоже на то, что немцам недолго осталось сидеть в Крыму, и вряд ли им уже придется летом наслаждаться ароматом знаменитых роз или прохлаждаться в тени кипарисовых аллей, на взморье.
Генерал-майор инженерных войск Николай Семенович Горбачев доносит торжественно, что им заканчивается строительство оборонительного рубежа, но теперь все внимание обращено только на Сиваш и Перекопский перешеек. Завершается усиление Сивашского моста. И даже генерал Баженов, старый поборник отсыпки насыпи, давно сдался и чуть ли не ежедневно навещает строителей в ожидании скорейшей сдачи объекта.
В эти жаркие дни подготовки к наступлению я и мои товарищи, к сожалению, остались не у дел. Прав оказался Демченко, когда мы сидели в Большой Лепетихе у Кувакина. Прислали из Москвы новый штат инженерного управления фронта. Вместо оперативного и технического отделов теперь будет один — оперативно-технический отдел. Остаются Петр Михайлович Пузыревский и его офицеры, а мы все уезжаем в Москву за новыми назначениями.
Предстоящий отъезд товарищи воспринимают по-разному: одни — с охотой, другие не хотят покидать свой штаб, с которым прошли большие пути-дороги. Аралов, конечно, рвется в Москву.
— Пишет Ольга, — говорит он, — что малец мой, Иван, весь в меня, и ручонки такие, и пальчики толстенькие... Эх, скорее бы взглянуть на карапуза...
По-другому настроены Фомин и Михайлов. Хотя им тоже не терпится побывать в Москве, но, пройдя вместе со всеми путь от Сталинграда до Сиваша, им больше всего хочется под знаменем Южного фронта вступить в Берлин.
Почти весь день пролетает в суматохе: надо ведь сняться с вещевого и продовольственного снабжения, получить на дорогу паек, аттестаты, без которых нигде кормить не станут, рассчитаться с финчастью, а самое главное, обойти отделы и попрощаться со всеми своими знакомыми офицерами, с которыми подружился еще на сталинградских переправах и дошел с боями до обожженной солнцем Крымской земли.
Прощай, наш Южный фронт! Прощайте, дорогие друзья! Желаем вам от всего сердца как можно скорее отпраздновать Победу в благоухающем весеннем Крыму.
С этими пожеланиями мы в мартовскую ночь 1944 года расставались с товарищами.
По знакомым дорогам
Ясное апрельское утро. Мы подъезжаем к Москве. За тысячу километров от нас, на сивашском рубеже, остались друзья-товарищи. Как сон промелькнуло недельное пребывание в Харькове — встреча с женой и дочуркой. Порой кажется, что ничего особенного и не случилось, что и разлуки никакой не было. Наоборот, кажется, что мы были вместе, трудились, дышали одним воздухом, жили одной жизнью. Но стоит только взглянуть на пятилетнюю дочь, как все меняется. Правда, по-детски наивно она уверяет, что помнит меня, а на самом деле ластится и целует только потому, что ей хочется иметь папу. Да, папу живого, такого, как были у ее подружек в эвакуации во Фрунзе.
Много раз я покидал Москву и возвращался в нее, но всегда, когда приближаешься к нашей столице, тебя охватывает какое-то радостное волнение. Москва! Сколько песен о тебе написано, сколько сказов о тебе сложено, в скольких фильмах ты показана!.. А все-таки после каждой, пускай даже самой небольшой разлуки я нахожу в тебе всегда что-то новое, интересное, никем, как мне кажется, ранее не найденное.
Поезд пересек уже синюю Оку у Серпухова и бежит теперь по старой Московской земле. В эту теплую, солнечную рань приятно смотреть из окна вагона на убегающие назад ярко цветущие поляны и на беспокойных скворцов, оккупировавших на свой дачный сезон прохладные белые березы.
Проводник вагона, не по летам подвижный, видно, в Туле обзавелся кипятком и теперь подогревает чай. Пассажиры стали подавать признаки жизни: кое-кто только наполовину решился приоткрыть двери своего купе, стараясь как можно подольше сохранить тепло в нем. Те, что помоложе, с полотенцами, переброшенными через плечо, вооруженные зубными щетками и стандартными пластмассовыми мыльницами, торопятся умыться.
Важно неся впереди себя блестящий мельхиоровый поднос, проводник вежливо предлагает крепкий чай и за особую плату при настоятельной просьбе кусочек сахару. Начинается завтрак. Обычный завтрак в вагоне, за которым, как всегда, пассажиры знакомятся, рассказывают друг другу анекдоты или такие истории, поведать которые никто бы не решился своему соседу по квартире, с которым прожито под одной крышей десятки лет.
Так уж устроен человек.
Недавно переругивавшиеся между собой худой капитан и человек в пенсне вместе сидят за одним столиком в купе и мирно беседуют.
— Нет, вы обязательно попробуйте это румынское сало, — добродушно предлагает своему соседу офицер, — оно пахнет как здорово!
— А вы думаете, наше полтавское хуже?
Проходит еще с полчасика, и я уже знаю, что капитан был ранен за Яссами в Румынии и командовал там до этого дивизионом в истребительно-противотанковом полку. А человек с маленьким пенсне на переносице вовсе и не врач, и не банковский служащий, как мне показалось вначале, а директор совхоза из-под Миргорода.
Девушка-сержант успела уже поведать не какой-то там подружке, а пожилой сухопарой женщине, учительнице, о своих чувствах к старшему лейтенанту Жене Нятко, молодому талантливому пианисту, которого она потеряла и не знает, как найти.
— Найти его обязательно надо, — советует учительница, — может, это твоя судьба.
Так незаметно идет время.
Уже мелькают дачные подмосковные платформы. Вот Царицыно. Издали виднеется Екатерининский дворец, присмиревший такой в своей музейной гордости. Все чаще и чаще около станций и полустанков замечаются корпуса заводов и фабрик с высокими красными кирпичными трубами,
