С Мюге - Улыбка фортуны

Ехали мы с сопровождающим часов шесть по горным тропинкам и без тропинок. Не исключена возможность, что он нарочно запутывал следы и вез меня окольным путем. Наконец, подъехали к аилу. У входа сидел, как мне тогда казалось, старик лет пятидесяти и курил трубку. Он, не вставая, протянул мне руку и предложил сесть рядом. Сопровождающий, он же переводчик, примостился на корточках напротив.

— Так ты, говорят, камлаешь? — спросил шаман. — Это правда, умершего (он назвал имя, которое я забыл) людям показывал?

Не знаю почему, но я не смог соврать и сказал, что это был фокус. Более того, вопреки всем фокусничьим традициям и правилам, я рассказал и секрет этого фокуса. Шаман долго ничего не говорил, рассматривая какую-то точку перед собой на земле, потом спросил:

— А усыпление тоже был фокус?

— Нет, это был гипноз, — и я стал рассказывать о сущности гипноза.

— Нет, — сказал шаман, — это все не так. Тут душа отделяется от тела.

Если бы я знал, как мне крупно повезло, что я один из немногих ныне живущих европейцев, который удостоился говорить с представителем вымирающего племени шаманов! Но я был молод и самоуверен. Я стал с ним спорить. Он снисходительно кивнул: «У меня свое мнение об этом, у тебя — свое», — и попросил угадать его мысли. Я показал то, что показывал в клубе перед фокусами, и весьма удачно. Причем думал шаман по-ойротски. Потом он попросил его загипнотизировать. Я начал внушать ему сон, считать, делать пассы, но ничего не получилось.

— Нет, — сказал шаман, — твой гипноз — плохой гипноз, он не действует. Мой гипноз — хороший гипноз — он действует на всех. Я попросил показать. Он ответил:

— Я давно не камлаю, но ты мне нравишься, не стал врать, когда я спросил о духе (имярек). Я скажу твое будущее. — И он жестом пригласил нас войти в аил. — Только, — добавил он, — когда я буду «мертвый», ты меня руками не трогай, а то могу остаться мертвым.

Из какого-то сундука он достал шубу с побрякушками из клыков дикого кабана и еще чего-то, бубен и шапку из хвостов каких-то пушистых животных. Облачившись в этот наряд, он слизнул с ладони насыпанный на нее светлый сероватый порошок и начал ритмично пританцовывать под удары бубна.

Постепенно ритм становился все быстрее и быстрее и, наконец, превратился в какое-то неистовство. Вдруг камла рухнул на земляной пол и застыл в очень неудобной позе. Я бросился ему помочь, но сопровождающий вовремя меня остановил и напомнил: «руками не трогать». Я кивком согласился, но все же близко подошел к шаману и наклонился над ним. Он лежал с остекленевшими глазами и выглядел мертвым. На одном из сундуков лежал осколок зеркала. Я поднес его ко рту лежащего. Оно не запотело… Осветил лицо электрическим фонариком, который в горах всегда возил с собой, чтобы вечером, если заблужусь, посигналить…Зрачки не сузились. Был большой соблазн пощупать пульс и, если он отсутствует, скакать за помощью… Но куда скакать? И опять же обещание не дотрагиваться руками. Удивило меня и спокойствие переводчика. Мне ничего не оставалось, как ждать, что будет дальше.

Минут через десять (мне они показались часом) шаман зашевелился. Прежде всего ожили глаза, в них появилось осмысленное выражение. Потом он сел. Не спеша, зажег трубку, затянулся, выпустил дым и заговорил:

— Большой успех привезешь домой из наших гор. Большим человеком себя почувствуешь. Но не надолго. В большую беду попадешь. Очень большую. Но все кончится раньше, чем думать будешь. Я кончил.

И он как будто заснул.

Если вы прочитали «Вне игры», то уже сообразили, что речь шла о премии за доклад об алтайской чемереце, радужных перспективах на научную карьеру и последовавшем вскоре после этого аресте.

В это время в аил вошла женщина с ведром парного молока. Видимо, уходила доить коров. Увидев гостей, стала приготовлять традиционное ойротское угощение — соленый чай с молоком и острый копченый сыр — курут. Чай пьют из пиалы и определенной температуры, именно такой, которая лучше всего утоляет жажду. А в горах, где давление воздуха довольно низкое, человек теряет много влаги и постоянно хочет пить. По этикету, хозяйка, подавая гостю пиалу с чаем, пробует его температуру пальцем. Когда женщина раздула уголья, лежащие под котлом, который висит в середине аила, вскипятила чай, разлила его по пиалам и поставила их остывать на низенький столик, шаман проснулся. Я стал его расспрашивать, что он видел во время своего транса, на что он мне очень просто ответил:

— Я умирал (в переводе звучало: помер сделал), моя душа улетала из тела. Сначала она была возле тела, и я видел, как ты бросился ко мне, но, спасибо, не тронул. Потом она улетела далеко. Видела души других людей… В том числе, и твоих близких… Они мне и сказали, что с тобой случится.

Я попытался съязвить и спросил, на каком же языке он разговаривал с моими близкими. Камла невозмутимо ответил:

— Язык нужен для людей. Души понимают друг друга без слов.

Дальше он стал говорить что-то о двойной сущности человеческого существа, о бытии, о душах. Но я не вникал в его объяснения. Еще бы, я твердо знал, что это неверно. И хотя в гаданья я верил, но слишком непривычные объяснения как-то не укладывались в моем сознании. Да и переводчик был не из блестящих и, чтобы понять смысл сказанного, надо было напрягаться. А этого мне в тот момент не хотелось. Помню только, что он уверял, что, отделяясь от тела, его дух может лечить больных, калечить или убивать, находить добычу для охотников, находить пропавших коров и тому подобное.

Меня больше интересовала не «теория», а «практика», и я спросил:

— Скажи, аксакал, а что за порошок ты слизнул с ладони?

— Слезы луны, — сказал камла, — вернее, порошок из корневища «слез луны».

— А что это такое?

— О, ты не знаешь истории нашего народа, я тебе расскажу, — и шаман, медленно попивая чай, стал рассказывать:

— Наш народ родился от Луны. Луна — наша праматерь. Потом она ушла от нас на небо. А на земле появился злой людоед. Он пожирал ойротов целыми стойбищами. Луне стало жалко своих детей, и она забрала людоеда к себе на небо. Теперь он пожирает луну. Две недели ест, две недели отдыхает. За это время луна поправляется. Она звезды кушает. Когда она толстая, звезд мало на небе остается, когда худая или ее совсем нет — много. А когда людоед нашу праматерь кушает, она плачет. Слезы падают на землю, и из каждой слезинки вырастает желтый цветок — вот такой, — и он указал через открытый вход аила на растущие вблизи желтые лилии, — если этот цветок выкопать, увидишь толстый корень. Из него я и делаю порошок, который помогает летать моей душе.