Леонид Шебаршин - КГБ шутит... Афоризмы от начальника советской разведки

Да, был вознесен на устрашающую вершину российской власти Михаил Сергеевич. Едва ли в апреле 1985 года ему припоминалось, что на этой вершине побывали Шуйский, Лжедмитрий, Петр III, Павел, убиенный революционерами Александр И, расстрелянный Николай II, ошельмованный Никита Хрущев. «Конечно, уж Никиту-то он помнил, при нем начинал комсомольскую карьеру, — позлорадствовал Старик. — Едва ли у него было время вникать в русскую историю». (Можно укорить Генерала за это замечание. Поколение Горбачева воспитывалось на концепции борьбы масс за свое освобождение, там не было места рассуждениям о пакост-ности нравов правящей верхушки. Наставники пускали горбачевское поколение в историю только с этим условием — не вникать.)

Итак, Горбачев на вершине и где-то посредине, скорее даже в приближении к вершине, Генерал, осмелившийся судить о носителе высшей власти. Судить про себя, не прилюдно! Изредка, в разговорах с людьми проверенными, неспособными на доносительство, осмеливался высказывать он свои безрадостные заключения: во главе государства оказался безвольный, упоенный собственным величием и вселенской славой себялюбец. А сам Генерал? Он долго был зачарован радужными переливами, блеском живых глаз, человеческими интонациями генсека. Он был готов даже простить ему сказанную в Вене в 85-м году фразу: «Это соглашение ложит начало...». Дожит так ложит, если за неграмотностью есть здравый государственный смысл. Смысл был столь же неграмотен, как и фраза.

И тем не менее Генерал, служивый человек, подавлял все эти бунтарские помыслы, он ждал ясных указаний. Ничего подобного не было. Какие-то помощники генерального секретаря и президента неуверенно звучавшими голосами давали туманные распоряжения, все отчетливее проявлялась воля Раисы Максимовны — главы семьи Горбачевых. Михаил Сергеевич однажды сравнил страну с кораблем, идущим через штормы и туманы. Он держал в руках штурвал (романтический образ, столь созвучный душе бывшего артиста самодеятельности!) и воображал, что видит все мели и камни. Сладкие голоса прихлебателей и зарубежных знатоков человеческих душ пели ему хвалебные гимны, не было желания смотреть на путеводные звезды. Не сумел Михаил Сергеевич, подобно Одиссею, залепить уши воском, чтобы не слышать сладкоголосых сирен.

Но все же, Генерал, проживи Андропов дольше, ожидала бы иная судьба наше государство?

Любой ветеран Службы и КПСС, ни на секунду не задумавшись, ответил бы утвердительно. Почти любой. Нельзя винить ветеранов за то, что им проще мерить настоящее аршином прошлого. Вообще, если нет ясности сейчас, нет ее в будущем, то пусть она будет хотя бы в прошлом. Там все мы были сильны и молоды, зимы были холодными и снежными, летние месяцы жаркими и сухими, водка дешевой и женщины красивыми. В ветеранских грезах и политический выбор был прост: живи Андропов, СССР оставался бы могучей супердержавой на страх врагам и на радость всему прогрессивному человечеству. (Идиотизм этого выражения — все прогрессивное человечество — так и остался неисследованным после победы демократии в России.) Горбачев — предатель, его сподвижники — Яковлев и Шеварднадзе — американские шпионы. С этой мыслью спокойно умирать, но трудно жить. Еще труднее примириться с тем, что Горбачев, Яковлев и Шеварднадзе были сподвижниками Андропова, что они все были птенцами одного и того же гнезда. Одного и того же инкубатора — аппарата ЦК КПСС.

А тем временем птички заливались все громче над самой головой Генерала. Редкие облака за кромкой еще прозрачного леса сгустились, окрасились розовым, застыли, и стало казаться, что где-то у горизонта стоит высокая горная цепь, как в Кабуле, Пешаваре, Тегеране. Храбрая синица стремглав метнулась с еловой ветви прямо на стол, за которым сидел, завернувшись в потертую дубленку, Старик, требовательно постучала клювиком по доске и так же стремительно исчезла.

Генерал заставлял себя вспоминать и думать.

Прежде всего надо восстановить то, что не может вызывать сомнения: Андропов ясно видел, что страна начинает все дальше отставать от своих международных конкурентов. Научно-техническая революция, изменявшая материальный облик мира, обходила Советский Союз стороной. Андропов подгонял и поощрял Службу. Служба напрягалась до предела, рисковала, добывала ценнейшую информацию, но плотно сколоченная, в своем роде идеальная, система отталкивала все, что родилось не в ее недрах, морщась, с отвращением глотала чужеземные новинки, а чаще выплевывала их. Такой прием на Руси когда-то встречала картошка, дело доходило до картофельных бунтов.

Система оказывалась совершенно неспособной угнаться за обещаниями, которые ее представители десятилетиями давали собственному народу. Непостижимо легкомысленное заявление Хрущева: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» — вызывало даже не усмешку, а тяжелые размышления. Все это Юрий Владимирович понимал и не случайно был первым за все века (!) единоначальником России, призвавшим сограждан задуматься и осмыслить, в каком обществе они живут. Всем его предшественникам, а затем и преемникам поставить вопрос таким образом не приходило в голову. Это всегда было печальным, зачастую тяжко наказуемым уделом оппозиции.

Таким образом, заключал про себя Генерал, можно быть уверенным, что Андропов понимал неизбежность и необходимость глубокой реформы всей государственной системы. У этого человека могла быть мечта, но не могло быть иллюзий.

Сомнения возникали дальше. Горбачев бездумно, не осмысливая последствий, подтолкнул страну в пропасть, на краю которой она оказалась отнюдь не по его, горбачевской, вине.

Мог бы Юрий Владимирович провести реформы иначе? Подобрать иной круг соратников и советников? Сдержать напор диссидентской интеллигенции? Сбить непомерную цену, которую впоследствии заплатил Горбачев за выход из международной конфронтации?

Однозначных ответов на эти вопросы не было. Андропов был деятелем иного калибра по сравнению с Михаилом Сергеевичем, иного прошлого, иного интеллекта. Пожалуй, аплодисменты заставляли бы его не ликовать внутренне, а досадовать на самого себя. В то же время Яковлев, Шеварднадзе, Горбачев вполне могли бы войти в его ближайшее окружение. Надо думать, что сумел бы Андропов смириться с возвращением в активную жизнь Солженицына и Сахарова, даже злого гения Сахарова — его жены Елены Боннэр. Проницательный прагматик, озаренный отсветом великой идеи, Андропов шел бы к реформации медленно, обдуманно, взвешивая риск каждого шага. Недуги, которые стала лечить хирургически, тупой пилой, руками алчных эскулапов «демократия», Андропов пытался бы излечить терапевтически. Возможно, мы пришли бы к тому же, но спокойнее и заплатив меньшую цену за счет народа. Все революции и контрреволюции оплачиваются народом.