Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии: Начало XX века

Первая кинематографическая удача повлекла за собою новые предложения и новые роли: «Барышня и хулиган», «Учительница рабочих», «Закованная фильмой». Поэтический, артистический и художественный таланты слишком близки, чтобы их разделять. Недаром по-настоящему крупные поэты и рисовали отлично, и так умели читать свои стихи, как не снилось самым прославленным актёрам. Живущие внутри поэтической стихии они не нуждались в перевоплощениях и осмыслениях, ибо стихи были только частью их существа, их жизни, их души. Читая, они лишь воссоединялись со своими творениями, дополняя их до первозданного целого. Превосходство Владимира Владимировича в исполнении собственных произведений не оспаривал никто и никогда.

Некоторое время, хотя и весьма недолго, соратники Маяковского верховодили и при большевиках. Более того, «будетляне» поначалу увидели в революции наступление того самого будущего, к которому они так декларативно рвались и которое исподволь возвещал их футуризм. Вот и первым председателем Всероссийского Союза поэтов был избран Василий Каменский. Власти не препятствовали. Каменский так Каменский. Советам, в эту пору воевавшим с голодом и разрухой, с внутренними и внешними врагами, было явно не до поэзии.

Это в дальнейшем только их ставленники, их номенклатура будут возглавлять все творческие и не творческие Союзы, и командовать ими под диктовку партийных органов. Тогда и футуристический девиз «За свободу творчества», осенявший «Пощёчину общественному вкусу», окажется несусветным анахронизмом. Да и обществу, которое станет советским, уже никто не посмеет наносить, как реальных, так и фигуральных пощёчин.

Умный Давид Бурлюк прежде всех почувствовал, что новая власть не обещает искусствам процветания и уже летом 1918-го постарался оказаться за линией фронта. Затем – Дальний Восток, как наиболее удалённая от эпицентра революции область, и в 1920-ом – прыжок за океан в Японию. Ну, а оттуда в 1922-ом – в США. И везде будет устраивать выставки, выступать с лекциями. Живопись, литература…

Похоже, что контрабандой в одном из своих чемоданов вывёз Давид Давидович из Советской России и футуризм. Только, увы, в законопослушных, добропорядочных странах этот «скандальный груз» вряд ли ему пригодился. Ни те люди, ни та среда. Только в 1956 году навестит он свою далёкую родину, которая к этому времени уже освободится от сталинского террора и будет именоваться Советским Союзом. Что и говорить – умнейший человек!

В августе 1919-го в Москве на Тверской было вывешено первое «Окно сатиры» – остроумный способ заполнять пустующие витрины магазинов. Маяковский подключился к этому начинанию уже через месяц на «Окне № 5» и стал активнейшим деятелем и делателем «Окон РОСТА», как их вскоре стали называть (РОСсийское Телеграфное Агентство – в сокращённом виде). Тут пригодились и перо Владимира Владимировича, и его кисть, и организаторский талант…

Государственная «витринная» газета от обычных стенных отличалась, прежде всего, тем, что её делали профессионалы. Число сотрудников доходило до сотни. В основном это были художники и поэты. Зимою в мастерской дымили буржуйки, а люди работали в валенках, шапках, перчатках. Рисунки на злобу дня и меткие, ядовитые подписи к ним, чаще всего в стихотворной форме.

Тут же трудилась Лиля Юрьевна, раскрашивая сделанные контуром рисунки Маяковского. Ну а поэт не только сам рисовал и сочинял подписи, но ещё и давал задания другим, а также принимал их работу и даже составлял тариф для её оплаты. Частенько и ночевал в мастерской. Спал, подкладывая под голову полено, чтобы легче было проснуться. А бритву брал у соседей, которым это не очень нравилось. Однажды они сказали, что бритва занята и ещё очень, очень долго будет занята. «Понимаю, слона бреете», – ответил поэт и ушёл.

Всего Маяковский сделал 1,5 тысячи «Окон». Иногда он подписывал своим именем чужую сатиру, чтобы иной бедствующий поэт мог получить более высокий гонорар. Работа самого Владимира Владимировича оплачивалась по максимальным ставкам.

В калейдоскопе своих и чужих текстов и потерять голову нетрудно. Когда однажды Осип Максимович Брик продекламировал Маяковскому некрасовские стихи:

Князь Иван – колосс по брюху,Руки – род пуховика,Пьедесталом служит ухуОжиревшая щека…

Владимир Владимирович, потрясённый родственной близостью услышанного, удивился: «Неужели это не я написал?» Может быть, у поэта промелькнула крамольная мысль и Некрасову оплатить эти строки по высшей ставке?

Нет, не он такое написал, но один из его учителей. Кроме Некрасова и уже упомянутого Уитмена, к числу его предтечей следует отнести и Генриха Гейне, и Сашу Чёрного, и Игоря Северянина.

Иногда, хотя и очень редко, случалось «ростовцам» отдыхать. Как-то на вечернем сборище у Черемных, одного из талантливейших художников-сатириков и зачинателя «Окон РОСТА», Маяковский прочитал только что написанное стихотворение:

НЕОБЫЧАЙНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ, БЫВШЕЕ С ВЛАДИМИРОМ МАЯКОВСКИМ ЛЕТОМ НА ДАЧЕ

(Пушкино. Акулова гора, дача Румянцева, 27 вёрст по Ярославской жел. дор.)

В сто сорок солнц закат пылал,в июль катилось лето,была жара,жара плыла —на даче было это.Пригорок Пушкино горбилАкуловой горою,а низ горы —деревней был,кривился крыш корою.А за деревнею —дыра,и в ту дыру, наверно,спускалось солнце каждый раз,медленно и верно.А завтрасновамир залитьвставало солнце ало.И день за днёмужасно злитьменявот этостало.И так однажды разозлясь,что в страхе всё поблекло,в упор я крикнул солнцу:«Слазь!довольно шляться в пекло!»Я крикнул солнцу:«Дармоед!занежен в облака ты,а тут – не знай ни зим, ни лет,сиди, рисуй плакаты!»Я крикнул солнцу:«Погоди!послушай, златолобо, чем так,без дела заходить, ко мнена чай зашло бы!»Что я наделал!Я погиб!Ко мне,по доброй воле, само,раскинув луч-шаги,шагает солнце в поле.Хочу испуг не показать —и ретируюсь задом.Уже в саду его глаза.Уже проходит садом.В окошки,в двери,в щель войдя,валилась солнца масса,ввалилось;дух переведя,заговорило басом:«Гоню обратно я огнивпервые с сотворенья.Ты звал меня?Чаи гони,гони, поэт, варенье!»Слеза из глаз у самого —жара с ума сводила,но я ему —на самовар:«Ну что ж,садись, светило!»Чёрт дернул дерзости моиорать ему, —сконфужен,я сел на уголок скамьи,боюсь – не вышло б хуже!Но странная из солнца ясьструилась, —и степенностьзабыв,сижу, разговорясьс светиломпостепенно.Про то,про это говорю,что-де заела Роста,а солнце:«Ладно,не горюй,смотри на вещи просто!А мне, ты думаешь,светитьлегко?– Поди, попробуй! —А вот идёшь —взялось идти,идёшь – и светишь в оба!»Болтали так до темноты —до бывшей ночи то есть.Какая тьма уж тут?На «ты»мы с ним, совсем освоясь.И скоро,дружбы не тая,бью по плечу его я.А солнце тоже:«Ты да я,нас, товарищ, двое!Пойдем, поэт,взорим,вспоёму мира в сером хламе.Я буду солнце лить своё,а ты – своё,стихами».Стена теней,ночей тюрьмапод солнц двустволкой пала.Стихов и света кутерьма —сияй во что попало!Устанет то,и хочет ночьприлечь,тупая сонница.Вдруг – яво всю светаю мочь —и снова день трезвонится.Светить всегда,светить везде,до дней последних донца,светить —и никаких гвоздей!Вот лозунг мойи солнца!

Заметим, что небесное светило и Владимир Владимирович беседуют на самом простецком, босяцком языке московских подворотен. Не иначе будет выглядеть диалог Маяковского и с «солнцем русской поэзии» Пушкиным в стихотворении «Юбилейное». Это его стиль. Более старательно и тактично станет поэт подбирать слова лишь однажды – в своей поэме-реквиеме «Владимир Ильич Ленин». И в этом скажется его пиетет по отношению к вождю Октябрьской революции и создателю первого в мире рабоче-крестьянского государства…