На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ
И вот сообщение — войска Варшавского договора вторглись в Чехословакию. Поздно вечером мы сидели у приемника и слушали чехословацкие радиостанции. 2124־ августа сливаются сейчас в памяти в одну длинную ночь кошмара, стыда и отчаяния.
Мы слушали информацию о реакции чехословаков на братскую помощь. Выступил Людвик Свобода. Он плакал из-за трагического повторения оккупации 38-го года, проводил параллель между 38-м и 68-м годами. Мы все плакали вместе с ним, т. к. кроме слез и бессильной ненависти к своим «вождям», ничего не могли противопоставить силе.
Было мучительно стыдно быть советским, быть марксистом. На душе только страх за ЧССР, СССР, за будущее всего мира, ощущение наступления длительной зимы, ночи сталино-фашизма.
На улицах подходили малознакомые люди и говорили с ненавистью и злобой:
— Почему американцы молчат? Хоть бы китайцы развязали войну!
— Нужно бросать бомбы. Самиздат и всякая пропаганда — кобыле под хвост, это игрушки.
И наиболее злые, отчаянные слова говорили наиболее умеренные, либералы.
Я пытался как-то успокоить друзей, отговорить от тех или иных авантюр. Но сам был склонен пойти на какую-нибудь авантюру.
Жить в этой мерзкой стране стало невозможно, т. к. не видно было реальных эффективных методов борьбы с властью бандитов. Если даже организованная, политически развитая страна, единодушная во взглядах на право идти своим путем, на право независимости, со своим правительством, армией и т. д. ничего не смогла сделать, то что может сделать жалкая кучка советских оппозиционеров?
Я решил идти в чехословацкое консульство — просить гражданство. Оказалось, что несколько киевлян опередили меня, но консула не было — он уехал в Москву. Его заместители благодарили за моральную поддержку со стороны советских граждан, но советовали не выступать, чтобы не дать повода обвинить консульство в «подстрекательстве». Они сами ничего не знали о событиях в ЧССР и сутками сидели у радиоприемников. Они сказали, что чехословацкий посол в Москве подкуплен нашими оккупантами.
Я решил пойти в югославское консульство. Оказалось, что такого на Украине нет.
Было предложение устроить демонстрацию. После долгих дискуссий решили не делать этого: нас в Киеве так мало, что арест демонстрантов частично парализует самиздат.
Решили только поддержать чехов и словаков единственным, чем могли, — как можно более широким распространением документов «весны».
Ночью 21-го или 22-го мы с женой возвращались на такси домой. Перед мостом Патона машина вынуждена была остановиться — по мосту шла бесконечная колонна с пушками и ракетами.
Таксист зло сказал:
— Румынов едут давить!
Мы так и замерли. Ведь румыны, видимо, не потерпят «братской помощи». Значит, начнется война…
В те дни забрали в армию многих парней. Их обрабатывали ложью о Румынии, о ее контрреволюционном правительстве (оно-таки контрреволюционно, но не в брежневском смысле).
У границ Румынии стояли наши войска.
У некоторых киевлян появилась идея — пойти добровольцем в армию, чтобы потом примкнуть к румынам в случае войны. Но идея была очень наивной — кто поверил бы в такой «энтузиазм»?
*
Пришла, наконец, книга Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе».
Великолепно сформулированы основные проблемы, стоящие перед миром, видна бесстрашная смелость в разоблачении неосталинской политики в СССР. Очень наивной показалась футурологическая часть — предложения реформ во внутренней и внешней политике. Сейчас, после 21-го августа, особенно ясно видна была невозможность каких-либо существенных реформ сверху.
Особенно сомнительными мне показались слова о сближении СССР и передовых капиталистических стран. Да, «конвергенция» возможна, но какая? Тенденции реальности говорят о сближении к точке падения в бездну. В СССР нарастает сознательная и бессознательная тенденция к отказу даже от слов социализма, к переходу в государственный капитализм в его оголенно-бесчеловечной форме. Если Запад и станет приближаться к СССР, то скорее по пути усиления антидемократизма, еще большей концентрации капитала и сращивания государства и монополий[2].
Да Сахаров и сам эту опасность видит и говорит в своей статье, что сближение не должно стать сговором правительств[3].
Статья Сахарова широко разошлась по научным институтам и среди литератов. Вокруг нее велось много дискуссий. Но было не до дискуссий, т. к. уже 26-го позвонил П. Якир и сообщил, что 25-го на Красную площадь вышли на демонстрацию Лариса Богораз, Виктор Файнберг, Павел Литвинов, Наташа Горбаневская, Константин Бабицкий, Владимир Дремлюга и Вадим Делоне. Они вышли с плакатами протеста против оккупации ЧССР. Их арестовали и, видимо, обвинят либо в «антисоветской пропаганде», либо в «клевете на власть», либо в нарушении «работы транспорта и государственных учреждений».
Мы радовались, что нашлись люди, заявившие, что не все в СССР поддерживают агрессию.
Многие жалели, что вышел на площадь Литвинов, — он так нужен самиздату. Но все понимали, что в данном случае «здравый смысл» был откинут во имя чувства протеста, из-за невозможности молчать — соучаствовать в агрессии. Многие завидовали им, несмотря на понимание важности тихой самиздатской работы.
По всем учреждениям проводили собрания в поддержку «братской помощи» и «спасения социализма» в ЧССР. Некоторые не являлись, другие воздерживались, третьи протестовали.
Несогласных стали репрессировать.
В Институте кибернетики академик Глушков выступил с осуждением чехословацких оппортунистов и контрреволюционеров и поддержал вторжение. Кто-то из сотрудников пригласил журналиста. Когда Глушков увидел магниевую вспышку фотоаппарата, он побледнел и замолк.
После собрания он передал Виктору Боднарчуку, уже изгнанному из института, что он не хотел, чтоб его выступление стало широко известным. Ведь все сотрудники понимают, что он вынужден был это сделать ради Института, ради науки (на… нужна такая наука?).
Даже этот беспринципный человек не хотел, чтобы о его поддержке агрессоров знали в мире.
Третий номер «Хроники» поместил информацию о протестах против агрессии. В письме газетам «Руде право», «Унита», «Морнинг стар», «Юманите», «Монд», «Вашингтон пост», «Нойе цюрхер цайтунг» и «Нью-Йорк тайме» Наташа Горбаневская рассказала о плакатах, которые держали демонстранты, об избиениях демонстрантов и т. д.
28 июля был арестован Анатолий Марченко за нарушение паспортного режима (он сидел с 1960 по 1966 гг. в лагере, а выйдя на волю, не имел права ездить в Москву). На самом деле его судили за книгу «Мои показания», за письмо от 26 июля в чехословацкие газеты о клеветнической компании против ЧССР и об угрозе интервенции.
21 августа Марченко получил год лагерей.
*
В конце сентября в Киев приехали представители крымских татар — физик Роллан Кадыев и врач Зампира Асанова. От своего народа они имели специальные мандаты, в которых было четко сформулировано, что они должны отстаивать. На поездки в Москву или в Киев народ
