Радий Фиш - Назым Хикмет

- Располагайтесь! Правда, будет тесновато, не взыщите.

Пришелец молча расстелил постель, положил в угол торбочку. Он был растерян, ошеломлен. Да и как не растеряться! Два года назад ему дали пять лет - «прокоммунистическая пропаганда». А вся пропаганда заключалась в том, что он любил стихи Назыма Хикмета и говорил, что его осудили против закона, несправедливо.

Могло ли ему прийти в голову, что он будет сидеть с поэтом в одной и той же камере, вдвоем?!.

- Не может быть! Невероятно!

- А что, собственно, не может быть?

И Рашид - так звали парня - рассказал свою историю. В тюрьме он начал сам писать стихи. И даже посылал их в журнал «Еди гюн». Смешно получилось. Ничего не зная об авторе, их стали печатать. И когда в конце года редакция объявила анкету среди читателей, его стихи большинством голосов были признаны лучшими. Видали бы они своего лауреата! Читатели читателями, а ни с одним настоящим поэтом не удалось ему до сих пор поговорить о своих стихах. Мнение такого мастера, как Назым, могло, наконец, решить, стоит он чего-нибудь или нет. Несмотря на поздний час, он решился и попросил позволенья прочесть стихи.

Одну за другой доставал он из торбы исписанные тетради и читал все подряд. Назым слушал молча. Курил трубку одну за другой. Ткачу не нужно видеть весь рулон, достаточно пощупать краешек, чтобы определить качество материи. Так и ему достаточно было трех-четырех строф.

Парень, бесспорно, способный. Но стихи... «Лишь паруса, надутые ветром мечтаний, твой челн приведут в край, где люди красивы. И только любовью излечишься ты...» Великий боже, что за стихи! В четырнадцать лет у него самого была почти такая же строка...

В тот день он почему-то играл в футбол один. Бил мячом в стену сада. Сад в дедовском особняке в Ускюдаре был тенистый, густой. Дед сидел неподалеку в беседке, увитой лозой. К нему пришли друзья - такие же, как он, последователи Джелялэддина Руми Мевляны. Кто в феске, кто в черной тюбетейке. Пили кофе и читали по-персидски двустишия учителя.

Мяч то и дело отскакивал от стены к кустам, окружавшим беседку. Потянувшись к мячу, застрявшему среди цветов лаванды, Назым вдруг застыл и стал слушать, о чем говорят старики.

- Ну что вы таитесь, ваше превосходительство? Кто из поэтов Мевлеви, кроме вас, мог это написать?

- Уверяю вас, - отвечал дед, - не я.

- Но ведь и подпись - Назым.

- Разве один Назым на свете пишет стихи?

- Не скромничайте, ваше превосходительство. Если этот шедевр не вышел из-под вашего пера, то кто еще мог достичь такого совершенства? Журнал только-только из типографии. Мы прочли его и немедленно отправились принести свои поздравления, поцеловать вашу благословенную руку. Да будет с вами свет!

Назым-паша, однако, стоял на своем:

- Это стихотворение сложено хедже[9]. Я же пишу арузом[10]. Однако вы меня заинтересовали... Прочтите-ка еще раз, послушаем.

Надтреснутый старческий голос прочел первую строфу:

Когда мой лоб объял небытия венец,Веселью и тоске в душе настал конец.В любви нашел я исцеленье для сердец,И вот я твой мюрид, о Мевляна!

 Назым не выдержал. Встал в кустах. В руках футбольный мяч. Веснушчатое лицо раскраснелось. С воодушевлением прочитал он вторую, и последнюю, строфу:

Преграду черной тьмы я к вечности прорву.В себе найдя любовь, подобен я царю.Очистившись душой, я пред тобой стою.И вот я твой мюрид, о Мевляна!

 Откуда внук Назыма-паши знает стихотворение, которое они прочли в журнале, только что вышедшем из печати?

- Все ясно, - сообразил догадливый гость. - Маленький бей увидел произведение вашего превосходительства среди ваших бумаг и удержал в своей молодой памяти.

Назым-паша, удивленный не меньше гостей, что-то пытался возразить, но внук опередил его:

- Меня тоже зовут Назым. Я играл в саду и слышал ваш разговор. Еще в Коньи мы с дедушкой ходили на раденья. Вот я и написал стихи. Послал в журнал. Напечатали. И еще будут печатать. И книги у меня выйдут...

Он вынул из кармана бумажку, огрызок карандаша и прочел еще несколько строк.

Ясный, прозрачный турецкий язык и народный силлабический размер в стихотворении на тему Джелялэддина, нежданное явление голубоглазого, огневолосого, круглолицего отрока произвело на стариков впечатление чуда. Круглодикость у последователей Джелялэддина имела к тому же особый мистический смысл - это был знак божественной доброты.

- В этом отроке явился святой дух! - воскликнул один из гостей. Он хотел было поцеловать мальчишке руку. Но Назым, зажав мяч под мышкой, испарился...

Четверть века назад он и вправду верил, что любовь исцеляет сама по себе. И от бедности и от голода. Как это было давно!.. Говорят, каждого барана подвешивают за свои ноги. Неужели каждое поколение должно пройти все само, с того же самого места? Стихи Рашида плохи, и не потому, что он бездарен. Но как сказать ему? В тюрьме они были его единственной радостью, принесли ему признание. Не потому ли стихи для него парус, который уносит от жизни с ее грязью и болью?.. Да, но как сказать ему правду?..

Рашид кончил читать. Торба была пуста. Тетради кучей лежали в углу, рядом с мангалом.

- Зажги мангал, - сказал Назым. - Выпьем кофе. Когда кофе был выпит, Назым спросил:

- Ты мне веришь?

- Больше, чем самому себе!

- Тогда возьми все, что ты написал, и сожги!

Рашид остановился на мгновенье. Потом нагнулся, собрал тетради и, не оглядываясь, одну за другой положил их в огонь.

- Расскажи, брат, как ты жил.

И Рашид рассказал. Он родился в семье адвоката в тот год, когда началась первая мировая война. В шестнадцать лет эмигрировал вместе с отцом в Сирию. За границей начал работать. Официантом в столовой. Потом подмастерьем у резчика по металлу. Надоело жить на чужбине. И в восемнадцать он вернулся на родину. Был писарем на текстильной фабрике в Адане, Потом стоял у станка. Дальше - известно.

- Видишь ли, брат, твои стихи талантливы. Но плохи. То, что ты написал, было написано тысячу и один раз до тебя и лучше. Для тебя поэзия лишь парус, который уносит подальше от загаженной земли. А почему не плуг, чтобы перепахать хоть клочок этой грязи?..

За окном занимался восход. А они все говорили и говорили о поэзии.

ОТСТУПЛЕНИЕ

- Откуда вы узнали о нашей встрече?

Мы сидели за столом в доме турецкого романиста Орхана Кемаля в Стамбуле - хозяин, его друг поэт Нефзат Устюн, его жена Нурие, его сын. Война окончилась двадцать с лишним лет назад. Назыма Хикмета уже не было в живых. Шел ноябрь 1966 года.