Кирилл Басин - Мятежный батальон

Вечером вернулись те, кто был на месте событий. «Учебники», как мы называли курсантов полковой учебной команды, принялись чистить винтовки. Я стал наблюдать за Ильиным и Семеновым. Они делали свое дело, как мне показалось, с подчеркнутым усердием. У Семенова недобро горели глаза. Он с каким-то ожесточением гонял в стволе шомпол с протиркой. Я спросил:

— Стреляли?

Семенов утвердительно мотнул головой.

— Я курсистке одной влепил прямо… — Семенов осклабился и со смаком произнес нецензурное слово. У меня мороз пробежал по телу, и я быстро отошел от него. Мне стало как-то жутко: гвардия расстреливала мирную демонстрацию!

Почему для этого использовали именно учебную команду — догадаться было нетрудно. Она состояла большей частью из тех, кто во что бы то ни стало хотел выбиться в унтер-офицеры и по-собачьи готов был служить «батюшке-царю», мечтал о продвижении.

Настроение почти у всех из нашей роты было подавленное, разговаривали между собой мало. Видно, осмысливали случившееся.

Спать легли с тяжелым сердцем.

9 января и в последующие дни на улицах Петербурга хозяйничали патрули и казачьи разъезды. Население избегало выходить из домов даже днем потому, что всех мало-мальски подозрительных людей хватали и избивали. Наступила полоса жесточайших расправ.

В кровавое воскресенье по приказу Николая II и его правительства в народ стреляла не одна учебная команда Преображенского полка, а и павловцы, и другие воинские части. Залпы гремели на Дворцовой площади, у Нарвских ворот, у Троицкого моста, на Мойке, около дома графа Строганова, на Васильевском острове. Демонстрантов атаковали конные гренадеры.

«Его императорское величество» накануне этих событий предусмотрительно уехал из Петербурга в Царское Село. Собравшиеся перед Зимним дворцом не могли ему угрожать. И тем не менее по ним все-таки открыли огонь… с его «высочайшего соизволения».

День 9 января явился важным моментом в истории развития революционной борьбы русского пролетариата. Даже многие солдаты-преображенцы, воспитанные в духе повиновения и преданности самодержавию, поняли, что Николай II возложил на них позорную обязанность подавлять движение трудящихся масс, с оружием в руках выступать против своих же братьев и сестер…

Некоторые гвардейцы говорили:

— Нас посылают — мы и идем. Стреляем. А в кого? Ну, ладно, был бы неприятель, как на войне. А то ведь… свой же народ!

— Не пойдешь — тебя самого к стенке, Вот и выбирай.

— Как хотите, ребята, а получается скверно…

Весь трагизм своего рабского положения преображенцы поняли позже, и возмущение, кипевшее внутри каждого, вылилось наружу.

Генерал-майор В. С. Гадон доносил в штаб гвардейского корпуса о подробностях расстрела демонстрации около Александровского сада и о действиях против собравшихся на Невском проспекте. Вот выдержки из его рапорта.

«9 января от вверенного мне полка в помощь полиции было наряжено восемь сводных рот. Трем ротам под начальством полковника Дельсаля было приказано быть в полной готовности в казармах на Миллионной улице к девяти часам утра и к одиннадцати часам утра прибыть на площадь Зимнего дворца, где и поступить в распоряжение генерал-майора Щербачева. Эти роты были: Е. В.[1] и 2-я (1-я сводная) под начальством капитана князя Оболенского, 3-я и 4-я (2-я сводная) — капитана Старицкого и полковая учебная команда (3-я сводная) — капитана Мансурова…»

Дальше в этом документе рассказывалось, что примерно часа в два дня, ввиду безуспешных попыток конницы очистить панель на углу Александровского сада и Адмиралтейского проспекта, полковником Дельсалем было приказано 3-й сводной роте совместно с полуэскадроном лейб-гвардии Конного полка оттеснить демонстрантов к Невскому проспекту.

Подойдя вплотную к людям, тесно прижавшимся друг к другу и державшимся за садовую решетку, головной взвод вынужден был остановиться. Из толпы раздавались возгласы, что никто не уйдет, если даже будут стрелять. Солдатам говорили: «Кончите службу, будете в таком же положении, как и мы».

Гвардейцев пришлось отвести шагов на 120—130 назад. Вслед им неслись насмешливые возгласы о том, что войскам следовало бы воевать не с рабочими, а с японцами.

«В это время, — сообщал Гадон, — полковник Дельсаль получил от генерал-майора Щербачева приказание его сиятельства командира корпуса открыть огонь… На что из толпы махали шапками, кричали: «Кого же вы пошлете в Японию?»

После поданных на горне трех сигналов с промежутками между ними полковник Дельсаль приказал командиру 3-й сводной роты капитану Мансурову стрелять…»

Один за другим прозвучали два залпа.

Я в то время, как и многие мои сослуживцы, еще неясно осознавал всю глубину свершившейся трагедии. Но то, что в народ полоснули огнем, что улицы обагрились кровью рабочих и особенно женщин, детей и стариков, вызывало возмущение, заставляло задуматься. И люди думали.

Всю ночь на 10 января то в одном, то в другом углу шуршали соломенные матрацы, слышались тяжелые вздохи. Не легко уснуть, когда душа в смятении, когда в голову лезут самые противоречивые мысли.

Темные, замуштрованные солдаты, приученные беспрекословно выполнять приказы начальства, не могли пока разобраться в событиях и правильно их оценить. Одно понимали: царем совершено тягчайшее преступление.

Лишь позднее нам стало известно, что наш ротный командир капитан Н. Н. Мансуров за проявленную на Дворцовой площади «доблесть» высочайшим приказом от 16 января 1905 года был награжден орденом Святой Анны третьей степени. Острый на язык рядовой Василий Кубаенко по этому поводу сказал:

— Нынче ордена царь дает за стрельбу по заводским, по старикам, старухам да по малым детям. Куда господь бог смотрит? Спятил его помазанник…

Чтобы как-то загладить содеянное, самодержец принял специально подобранных «представителей» трудящихся и в беседе с ними о «печальных» событиях, по существу, обвинил самих же рабочих. Вместе с тем он не скупился и на обещания улучшить жизнь.

Правительством была оказана «щедрая» помощь семьям расстрелянных в день 9 января: за каждого убитого работника было выдано по тысяче рублей. Этот акт величайшего лицемерия еще больше возмутил народные массы. Повсюду развернулось забастовочное движение. Преображенцам по приказу венценосного полковника все чаще приходилось выполнять полицейские и жандармские функции. Подразделения посылали на Путиловский завод для «острастки» бастующих, которые держались очень стойко и с которыми полиция не могла справиться. Почти неделю гвардейцы охраняли пустовавшие цеха фабрики Торнтона. Фабрикант боялся, как бы текстильщики не испортили оборудование и не растащили хозяйское добро, и поэтому он призвал на помощь солдат.