Виктор Жигунов - На всех похож

Со стыда провалился

Сижу в издательстве за своим столом. За другими столами – младший редактор Таня и пожилой сотрудник. Зазвонил телефон, Таня сняла трубку. После короткого разговора положила и сказала:

– Какой невежливый абонент.

Я вроде бы задумался вслух:

– А как пишется – Абонент или Обонент?

Пожилой вскинулся:

– Ебонент!

И тут же понял, что он ляпнул. Говорит мне: 

– Это от тебя хулиганство пошло?

А я что? Я как бы ни при чём.

Как-то раз я и Таня поехали в лифте с шестого этажа вниз. Неловко стоять молча, и я сказал:

– Однажды я с девушкой целовался в лифте.

Тане надо было как-то откликнуться. А тут двери раздвинулись на четвёртом этаже. Она вышла и громко ответила:

– Нашёл место целоваться – в лифте!

Боже мой! Там самое оживлённое место в издательстве: коридоры сходятся с разных сторон, с лестницы люди идут, и если кому-то надо пройти из этого корпуса (книжного) в другой (журнальный) или в типографию – тоже этой круглой площадки не миновать. Народу полно, и все уставились на меня.

Я скорее надавил кнопку и провалился сквозь землю.

Однократная годность

В Набережные Челны мы, делегация писателей, приехали на Неделю молодёжной книги. Я, как сотрудник издательства, – руководитель. Устроились в гостинице, и наутро входившая в группу поэтесса возбуждённо рассказала: «Проснулась, а за окном кружат чёрные птицы! Не уеду, пока не узнаю, что это за чёрные птицы!». Я глянул: «Галки». Седьмой десяток разменяла, а не знала галок!

Отправляясь в поездки по стране, предусмотрительные авторы брали с собой рукописи, перепечатанные на машинке. Ведь местные газетчики захотят отразить событие и попросят произведения. А она не позаботилась и, когда пришёл корреспондент, накарябала от руки.

Через день принесли газету. В стихотворении была строчка: «Помни, юность бывает однажды». В типографии почерк куриной лапы разобрали иначе: «Помни, годность бывает однажды».

Поэтесса закатила скандал. Пытаясь её утихомирить, я сказал: «Да ладно, слово перепутали в какой-то маленькой газете. Потом будете рассказывать и смеяться». Она и на меня покатила бочку: это мои стихи можно путать, а у неё выстраданы.

Ах ты, курица! Стишок-то у неё был о том, чего стыдиться надо, а не кричать, – о строительстве Магнитогорска. Он стоит на костях зэков. У неё ни слова о тех, кто страдал, – одна романтика, сю-сю.

Я и ответил: «Да уж, такую строчку, как “Помни, юность бывает однажды”, мне не написать. Главное, помни, не забудь такую мудрость! Не напишете ли цикл стихотворений: “Помни, детство бывает однажды”, “Помни, зрелость бывает однажды”, “Помни, старость бывает однажды”? Вот напечатали “годность”, и хоть есть что вспомнить».

Поэтесса страшно оскорбилась и принялась кидать вещи в чемодан: немедленно уедет! Ну-ну, галок узнала, можно в обратный путь. Никуда она, конечно, не уехала, ведь за выступления платили. К концу поездки примирилась и со мной, и со своей оставшейся в прошлом годностью.

Впоследствии мне рассказали, как с ней имел дело один поэт. Раздевал, а она хлопотала: «Ой, что вы делаете, что вы делаете?». Уже всё кончится через минуту-другую, а она – одно и то же. Девочка, видите ли, хотя сын – здоровый балбес. Поэту надоело, он бухнул: «Я тебя …» (кратко и непечатно). Она так удивилась, что полюбила его на две недели.

Изобретение от Хоттабыча

Писатель-фантаст Александр Казанцев, чьё собрание сочинений я редактировал, как раз в год моего рождения напечатал рассказ «Взрыв», в котором предположил, что Тунгусский метеорит – это потерпевший катастрофу корабль инопланетян. До конца дней Александр Петрович шутил, что осколки этого взрыва сыплются на него до сих пор. А в войну он основал Институт электромеханики в Москве и делал снаряды на колёсах, управляемые по тащившемуся за ними кабелю. Их испытали против немецких танков под Севастополем. Потом они помогли прорвать блокаду Ленинграда.

Он был директором института, а главным инженером – Зелик Львович Персиц. В пору моего с ними знакомства они уже там не работали, обоим было за 70.

Зелик Львович походил на старика Хоттабыча, когда дома носил халат и тапки с загнутыми носами. Он поведал, как однажды заметил вывеску «Академия коммунального хозяйства» (я видел её недалеко от Кремля) и сказал приятелю: «О, тут большие хитрецы сидят!». В самом деле, академики как-то не сочетаются с мусорными бачками. Персиц поспорил, что обманет их.

Зашёл к главному и, поскольку академия среди прочего занималась общественным транспортом, предложил «изобретение» – на рельсы нанести магнитной записью названия остановок, а на трамваи установить считывающие головки. Водителю не надо будет отвлекаться, чтобы объявлять остановки, – и ему легче, и повысится безопасность движения. Полная ахинея, конечно, на рельсе ничего записать невозможно, как на гвозде или топоре. Но глава академии заинтересовался, вызвал других своих деятелей, весь цвет научной мысли. Выдвинуто было единственное возражение: трамваи ходят с разной скоростью. Зелик Львович пояснил: ну и что, один раз название прозвучит басом, другой тенором.

Поняли, решили внедрять. Пока ещё не внедрили.

Сдержал слово

Приехав в совхоз на картошку, мы бросили рюкзаки в бараке и ушли на траву. Все трое из издательства, бутылка при нас, поговорить есть о чём. Вечер тихий, перед нами речка, позади красивая церковь. Так хорошо после душной Москвы!

Портил дело вертолёт с бочками по бокам и с длинными штангами в стороны. Пролетит над нами, разбрызгает в поле что-то и возвращается на перезарядку. До поля близко, поэтому летал часто, над самыми головами. До того надоел!

Я сказал: кинуть в него бутылкой, что ли? Мне возразили: да ну, ещё рухнет, если попадёшь в воздухозаборник двигателя или в лопасть. Потом от авиамеханика я узнал, что сбить чудо техники можно даже картошиной.

Вечером в барак пришла совхозная бригадирша и спросила, кто пойдёт до утра сторожить вертолёт. Я человек ночной и потому вызвался. Выходя, пошутил: «Ребята, завтра он нам мешать не будет».

Пришли на лужайку, которая служила посадочной площадкой. Ждали, ждали, его нет. Горючее у него давно кончилось. Механик предположил: сел у реки, пилот купается после рабочего дня.

Вдруг прикатил белый «Москвич», аж покосившийся от перегруза. Из него посыпались бабы и закричали: вертолёт лежит на поле!

Мы вскочили в грузовик и помчались. Ещё издали увидели вертолёт на боку, штанга торчала вверх. Все лопасти обломаны, кроме одной маленькой на заднем винте, куски валялись вокруг. Поблизости – водяная пушка, возле неё мужичок в плащ-палатке до земли.