Андрей Венков - Атаман Войска Донского Платов

Из нового — длинный прямой ятаган, Гаврила Терезников из Кизляра привез, по-черкесски — саш-хо[23]. Носится на поясе лезвием кверху, чтоб, выхватывая, коню шею не порезать; опять же без замаха бить удобно. Гаврила им и так, и этак, и через руку, и подмышку, и вокруг себя по-турецки крутил, только свист и вжик. Так это Гаврила, а — хлоп! — на турку такого нарвешься… Молодняк — сразу:

— Научи…

Хитер враг, коварен, с ним гляди на все боки. Проезжая через Монастырское урочище, вспоминали о страшной беде. Стояла там во время оно казачья стража, и с ней в землянках жили старцы-отшельники, искалеченные и бездомные, кто здоровье в походах потерял, а добра не нажил. Когда возвращались казаки из похода, старцы их первыми встречали и получали толику добычи на убожество.

В этот раз загуляли победители, не доходя до города, запили со старцами и там же заночевали. Спали вповалку старые и молодые, мелкий дождик по камышу шуршал… В Черкасске их ждали: «Наши с моря идут да подарочки везут!» Не дождались…

Проезжая, крестились казаки, а выростки долго оглядывались, и виделись им во мраке расхристанные, окровавленные казаки, последний, наудачу, отмах саблей, мельтешение стрел и волосяной аркан на горле…

С тех пор береглись казаки, зимой вокруг города на ближних подъездах и на дальних, на Дону и на протоке лед кололи[24]. Отваживая от города всех врагов, взятых в плен на острове, под городскими стенами, несмотря на обещаемый выкуп, казнили беспощадно. По Манычу и по Миусским лесам стояли обычно сменные полки, и здесь, под Черкасском, уходили разъезды до Тимурленки.

Всматриваясь с холмов, указывали старые молодым на светящиеся полоски: «Это Старый Дон, по ихнему — Дири-Тене, а вон там Мертвый Донец — Олю-Тене. Там — Канлыджа, по-нашему — Каланча…» Знать надо как свои пять пальцев и чужим не растрепать. А то приезжали от русского царя немцы, расспрашивали. Усмехались казаки, наплели, набрехали, и нанесли немцы на ландкарты наименования вроде «Сал Топорович», а то и вовсе неприличные прозвища. Потом спохватились, да что с казаков взять — храбры, щедры, но легкомысленны и непостоянны. На том дело и кончилось.

Платов Матвей всюду как дома, не знает робости. Излука старинного, клееного[25], размером в человеческий рост, на скаку стрелял не хуже татарина, в учебной разведке у бродов ужом ползал, в степи пешим шел в траве вровень с травой. Первый среди равных.

Приелось. Скучно стало побеждать сверстников. Рано, раньше многих, заскучал Матвей, на девок стал заглядываться. Вытянулся, вширь раздался. Казачки других станиц сходили с мостков в грязь, уступая ему дорогу, принимая за взрослого казака.

Время военное. Казаки — кто в Кубанской степи, кто под Крымом, а кто и на Дунае. Бабы заскучавшие и вдовицы молодые в один миг приметили юного Платова. Новое кружение началось, новые подвиги. Бегал он по бабам, словно сам себе чего доказывал, вновь и вновь. Вроде и уверился в своей неотразимости, цену своему обаянию знал, а все мало…

Васька Лиманов, рыковский матершинник, раз в разъезде сказал ему:

— Ты, Платов, небось, только с атаманской дочкой и не спал, а так уж всех, весь Черкасск.

Матвей, как подстегнутый, вскинул голову, подумал и Лиманову озорно подмигнул.

— Хвалишься? — заводил его Васька.

— А гляди…

В разъезде ребята молодые, дураковатые. Завелись сразу.

С той поры стал поглядывать Матвей на островок с домом и садом — загородный дом Ефремовых, названный по красной крыше «Красным куренем», мимо атаманского дворца со службы домой ходить. Наденька Ефремова, сидящая где-то за крепкими стенами, обольстительная, ласковая, манерная, казалась ему красивой, как «азовский цветок» на атаманском подворье. Ходили слухи, что сватать ее будут из царского рода, на худой конец — за какого-нибудь князя.

При всем самомнении и мальчишеских громких победах понял Матвей, что не по себе дерево рубит, но раз уж влез, отступать не мог. И уверился незаметно, что другой дороги нет. Пристально вглядывался в являющуюся мимолетным взорам ефремовскую дочку. Выражение безмятежности на девичьем личике убивало все надежды. Еще не заговорил он с ней, и имени она его не знала, а уже терзала юношу болезненная ревность — вдруг она найдет лучше меня?

Раз удалось завлечь ее словом, задержала она взгляд на молодом казаке. Поговорили ни о чем. Умна, осторожна, поулыбалась застенчиво, никакого превосходства не выказала и упорхнула за высокую стену. Матвей с тех пор только о ней и думал, и на службе и дома места не находил. Все мерещилась ее улыбка — мягкая, нежная, сладкая… По дому все дела забросил.

И Наденька Ефремова, вызнав у подруг, что это за юный урядник крутится за высокой стеной атаманского подворья, обомлела. Выдали радостные подруги, что это первый бабник среди молодых, не расписанных еще в полки, перечислили, привирая с перехлестом, все его победы.

С тех пор кратковременные, летучие встречи с Матвеем Платовым стали главным в жизни Наденьки. Всю неделю она думала об этом, сомневалась, колебалась, строила догадки. Раз в день, а то и в два дня она в одно и то же время встречалась с ним взглядами, краснела и пряталась и вновь думала, мечтала, сомневалась. Иногда страшные фантазии уводили ее далеко и казались уже свершившейся жизнью, и она негодовала на соблазнившего и бросившего ее юношу, вскрикивала и размахивала руками. Потом вспоминала, что все это выдумала, ничего и не было. Так, вроде сна…

К тому времени отец Матвея, Иван Федорович, обнадеженный царской лаской, начал было хозяйство поднимать. Поставил его Ефремов собирать с малороссиян подушный оклад — дело как будто выгодное. За эти годы они с матерью еще троих сыновей нарожали, но добра не нажили.

Как ушел отец с полком на службу, на Матвея хозяйство навесил: рыболовные заводы и лесной склад. Хозяйство в молодых руках не спорилось и вообще на ум не шло. Мать ругалась:

— Все б ты алатырничал, все б спал да гулял…

Он отмахивался:

— Я на службе, некогда!

— Да какая служба?! Балычница не коптит совсем. Сбегай погляди, что там такое.

Матвей рыбалить — и любитель и мастер. Это — когда сам, а на других глядеть радости мало.

— Ладно, сбегаю…

Вечером опять:

— Чего там?

— Где?

— Да на заводах?

Матвей, хлебая борщ с осетром на лещовой юшке, пожимал плечами.

— Ах ты, аманатово дитё, такой обманщик…

Брала Ларионовна младшего, Петеньку, на руки, сама шла к Протоке, голопузые Стешка и Андрюшка плелись следом.

— Бери коня, сбегай на Аксайский стан…