Александр Дюма - Путешествие в Египет

Все это одно за другим, как по волшебству, поднималось из воды, по мере того как судно приближалось к берегу; однако мы не обмолвились ни словом - так переполняли нас разнообразные мысли и чувства. Нужно быть художником, долгое время грезить о подобном путешествии, ступить, как довелось нам, на землю Палермо и Мальты - этих непременных остановок на пути к Востоку, и вот наконец на исходе дивного дня при безмятежном море, когда горизонт озарен всполохами заходящего солнца, а вокруг слышны радостные крики матросов, увидеть, как появляется перед тобою эта древняя голая и выжженная солнцем египетская земля, таинственная прародительница мира, которому она завещала, как загадку, неразрешимый секрет своей цивилизации; только пресыщенный парижанин способен понять, что мы испытали при виде этого берега, не похожего ни на один знакомый пейзаж.

Мы очнулись лишь потому, что пора было готовиться к высадке, но капитан Беланже остановил нас, посмеиваясь над нашей горячностью. Ночь, наступающая на Востоке очень быстро, приглушила яркие краски дня, и с последними отблесками света мы увидели, как пенятся серебряными брызгами волны, разбиваясь о гряду рифов, почти полностью закрывающую вход в порт. Было бы крайне неосмотрительно пытаться подойти туда даже с лоцманом-турком; да и наверняка ни один из морских проводников, не разделявших нашего нетерпения, не рискнул бы ночью подняться на борт "Улана".

Итак, следовало набраться терпения и дожидаться утра. Не знаю, что делали мои спутники, я уже ни на минуту не сомкнул глаз. Несколько раз за ночь я поднимался на палубу, надеясь что-то разглядеть при свете звезд; но на берегу не видно было ни огонька, н из города не доносилось ни звука. Казалось, мы находились в сотне лье от берега.

Наконец наступил рассвет. Желтая дымка затянула весь горизонт, и догадаться о том, где находился берег, можно было лишь по длинному ряду стоявших на рейде бледно-желтых кораблей. Мы двинулись по направлению к порту, и постепенно завеса, покрывавшая эту таинственную Исиду, не падая, становилась все прозрачнее, и, словно через легкую, воздушную ткань, мы вновь увидели вчерашний пейзаж.

Мы находились уже в нескольких сотнях метров от прибрежных рифов, когда наконец появился наш лоцман с четырьмя гребцами; они приплыли на лодке, на ее носу были нарисованы два больших глаза, казалось, они смотрят прямо в море, стараясь разглядеть самые невидимые подводные камни. Лоцман - первый встреченный мною турок, потому что я не считал настоящими турками ни продавцов фиников па Парижских бульварах, ни посланников Блистательной Порты, изредка мне доводилось встречать их в театре. Я смотрел на этого достойного мусульманина с любопытством путешественника, которому уже наскучили и страны, где он побывал, и их обитатели и который, преодолев восемьсот лье, чтобы взглянуть на новые страны и на новых людей, тотчас же спешит приобщиться к первым же увиденным достопримечательностям и в восторге хлопает в ладоши, что сыскал наконец то диковинное и неведомое, за чем ехал так далеко.

Впрочем, лоцман оказался достойным почитателем пророка - с окладистой бородой, в ярких просторных одеждах, со степенными, неторопливыми движениями; его сопровождали невольники: несли табак и набивали ему трубку. Подойдя на лодке к нашему судну, турок величественно поднялся по трапу и приветствовал, скрестив руки на груди, капитана, определив его по мундиру; затем он направился к штурвалу и занял место нашего рулевого. Поскольку я последовал за ним и не спускал с него глаз, то увидел, как несколько минут спустя его лицо исказила гримаса, как если бы в горле у него застряла кость. Наконец, ценой неимоверных усилий ему удалось произнести: "Направо". Слово это вылетело у него вовремя: еще секунда - и он наверняка бы задохнулся. После небольшой паузы последовал новый приступ - на сей раз, чтобы произнести: "Налево". Это были единственные французские слова, которые ему удалось выучить; как видно, его филологическое образование продиктовано строгой необходимостью. Однако, каким бы бедным ни был его словарь, его оказалось достаточно, чтобы подойти к якорной стоянке. Барон Тейлор, капитан Беланже, Мейер и я кинулись к шлюпке, а из нее - на берег. Невозможно описать, что я испытал, ступив па эту землю; впрочем, у меня не оказалось времени разбираться в своих чувствах: неожиданное происшествие вывело меня из этого восторженного состояния. Так же как и на парижских площадях, кучера фиакров, кабриолетов и колясок поджидают пассажиров, здесь в Египте погонщики ослов подкарауливают приезжих. Они стоят повсюду, куда может подойти пусть даже всего один путешественник: у Квадратной башни, у колонны Помпея, у иглы Клеопатры. К чести этих славных египтян, следует признать, что услужливостью и назойливостью они превосходят кучеров наших Со, Пантен и Сен-Дени. Прежде чем я успел оглядеться, меня схватили, подняли в воздух, посадили верхом на осла, вынули из седла, пересадили в другое, опрокинули - и все это сопровождалось криками и ударами, наносимыми столь молниеносно, что я не мог оказать ни малейшего сопротивления. Воспользовавшись минутной передышкой, предоставленной мне в результате сражения, развернувшегося из-за моей персоны, я огляделся и обнаружил, что Мейер находится в еще более критическом положении, чем я. Он оказался совершенно беспомощным, и, несмотря на его крики, осел, подгоняемый погонщиком, уносил его галопом. Я кинулся на выручку и сумел вырвать его из рук нечестивца; мы тотчас же бросились наутек и свернули в первую попавшуюся улочку, пытаясь спастись от этой восьмой беды Египта, о которой Моисей нас не предупреждал, но вскоре погонщики, для пущей быстроты взгромоздившись на ослов, догнали нас, показав преимущество кавалерии перед пехотой. На сей раз я даже не знаю, чем бы все кончилось, если бы проходившие мимо добрые мусульмане, по костюмам распознав в нас франков, не сжалились над нами и, молча, никак не известив нас о своих благих намерениях, не пришли бы нам на помощь и отбили атаку услужливых погонщиков ударами плетей из жил гиппопотама. После этого они продолжили свой путь, не удосужившись даже выслушать наши излияния благодарности.

Мы вошли в город, но, не пройдя и ста шагов, поняли, какую допустили оплошность, отказавшись от поездки верхом: ослы здесь представляют собой единственное средство передвижения по непролазной грязи. В жаркие дни улицы Александрии поливают пять или шесть раз на день; это распоряжение полиции выполняют феллахи; они прогуливаются по улицам с бурдюками под мышкой и время от времени сжимают их так, что из них брызжет вода. Эту процедуру они сопровождают двумя монотонными арабскими фразами: "Поберегись справа, поберегись слева". Вооруженные этим приспособлением для поливки улиц, они походят на наших волынщиков2; песок, смешиваясь с водой, образует что-то вроде строительного раствора, из которого только ослы, лошади и верблюды могут выбраться, не теряя собственного достоинства, христиан еще спасают сапоги, арабы же оставляют в вязком месиве свои бабуши (сандалии). Однако наши злоключения только начинались. Миновав узкую, грязную улочку, мы очутились в центре зловонного базара, одной из тех жутких клоак, которую раз пли два в год посещает чума, а оттуда уже ее болезнетворные миазмы разносятся по всему городу. Тщетно старались мы побыстрее выбраться отсюда: базар являл собой такое скопище ослов, верблюдов, торговцев и тюков, что нас только толкали, ругали, прижимали к стенам лавок, мы же не могли сделать ни шагу и хотели было вернуться, когда увидели кади, совершавшего обход в сопровождении кавасов. Сразу на память пришла "Тысяча и одна ночь". Заметив, что в проходе образовалась пробка, он бросился туда и с великолепной невозмутимостью принялся наносить палочные удары по спинам животных и головам людей. Средство это возымело незамедлительный эффект - проход освободился; кади прошел первым, мы - за ним. Позади нас возобновилось движение, подобно тому как река возвращается в свои берега. Через сто шагов кади свернул направо, чтобы разогнать очередную толпу, а мы - налево, к консулу. Около получаса шли мы по узким, извилистым улочкам; у всех домов фасады, начиная от окон первого этажа до самой кровли, выступают вперед, из- за чего пространство над улицей настолько сужено, что сюда почти не проникает солнечный свет. На пути нам встретилось несколько мечетей, ничем, впрочем, не примечательных, только две или три из них во всем городе украшены маданами3, но довольно невысокими и всего с одной галереей. У дверей мечетей, куда вход гяурам ("неверным") закрыт, сидели истинные правоверные - они курили или играли в манкаля4. Наконец мы попали к консулу, затратив примерно час на преодоление всего четверти мили.