Оскар Уайльд, его жизнь и исповедание. Том II - Фрэнк Харрис
- Оскар Уайльд, - сказал я, - скоро снова вернется к жизни он почти помирился с женой, начал писать книгу, смиренно несет свою ношу. Если бы его сейчас немного подбродрить, я уверен, он сделал бы что-то намного лучшее, чем делал когда-либо прежде. Я уверен, в его душе таятся гораздо более грандиозные замыслы, чем то, что мы видели. Но он невероятно чувствителен и тщеславен. Существует опасность того, что он испугается, его сломит грубость и ненависть этого мира. Он может замкнуться в себе и ничего не создать, если не будет небольшого попутного ветра. Хоть немного его подбодрить, чтобы он почувствовал, что люди вроде вас считают его достойным и заслуживающим особо доброго обращения, и, я уверен, он создаст великие произведения. Я верю, что в ваших силах - спасти человека выдающегося таланта и помочь ему добиться величайших успехов, если вы только пожелаете.
- Конечно, я хочу это сделать, - воскликнул он. - Не сомневайтесь. Я понимаю, о чем вы, но сделать это будет непросто.
- Неужели вы не видите никакой возможности? - настаивал я. - Подумайте, что можно сделать, как министр иностранных дел мог бы вмешаться, чтобы Уайльда освободили на несколько месяцев раньше.
Немного подумав, он ответил:
- Поверьте, власти желают помочь в любом хорошем деле, более чем желают - я уверенно могу говорить не только за себя, но и за министра иностранных дел, но вы должны дать нам какое-то обоснование для действий, какую-то причину, о которой можно твердо заявить и которую можно отстаивать.
Я не понял, куда он клонит, так что упорствовал:
- Вы ведь признаете, что причина существует, что помочь Уайльду - благое дело, так почему бы этого не сделать?
- Мы живем, - ответил он, - в соответствии с парламентским уставом. Представим, что такой вопрос задатут в парламенте, а учитывая нынешнее состояние умов, думаю, его могут задать, и что мы ответим? Мы ведь не можем твердо заявить, что, надеемся, Уайльд напишет новые книги и пьесы, не так ли? Уверяю вас, этой причины было бы достаточно, но это не воспримут как достаточную причину.
- Похоже, вы правы, - пришлось признать мне. - Ну а если я вам принесу ходатайство от литераторов с просьбой освободить Уайльда по состоянию здоровья, это поможет?
Сэр Рагглс Брайс подскочил от радости, услышав мое предложение.
- Конечно, - воскликнул он, - если литераторы, люди высокого общественного статуса, напишут просьбу об уменьшении срока заключения Уайльда на три-четыре месяца по состоянию здоровья, думаю, это возымеет наилучшее действие.
- Я немедленно встречусь с Мередитом, - сказал я, - и с некоторыми другими писателями. Сколько имен нужно собрать?
- Если заручитесь поддержкой Мередита, - ответил он, - много других вам не понадобится. Дюжины имен хватит, или даже меньше, если это для вас много.
- Не думаю, что возникнут трудности, - ответил я, - но я вам сообщу.
- Будет сложнее, чем вы думаете, - заключил он, - но если добудете одну-две знаменитости, остальные сами подтянутся. В любом случае, если будет несколько известных имен, вам станет легче.
Конечно же, я поблагодарил его за доброту и ушел полностью довольный. Мне казалось, что проще задачи не придумать: вряд ли Мередит более бессердечен, чем Королевская комиссия. Я вернулся в свой офис в редакции »The Saturday Review» и достал отчет Королевской комиссии по поводу приговора сроком на два года с каторжными работами. Комиссия рекомендовала вычеркнуть этот приговор из «Свода законов» как слишком суровый. Я набросал черновик небольшой петиции, как можно более нейтральной:
«Учитывая тот факт, что Королевская комиссия считает тюремное заключение сроком на два года с каторжными работами слишком суровым приговором, а также тот факт, что мистер Уайльд - прославленный писатель, который, как нам сейчас известно, страдает из-за проблем со здоровьем, мы, нижеподписавшиеся, просим...., и так далее».
Я попросил это напечатать, потом написал письмо Мередиту, спросил, когда можно с ним встретиться по важному делу. Я хотел сначала получить его подпись, а уже потом опубликовать петицию. К моему удивлению, Мередит не ответил сразу, а когда я начал настаивать и изложил ему суть дела, он написал мне, что не может выполнить мою просьбу. Я написал еще раз, умолял встретиться со мной в связи с этим вопросом. Впервые за всю мою жизнь он отказался со мной встретиться, написал, что никакие мои доводы его не тронут, так что это лишь причини нам боль конфликта.
Ничто в жизни не смогло бы удивить меня сильнее, чем такое отношение Мередита. Я довольно хорошо знал его поэзию, и знал, сколь сурово он относился к чувственным слабостям, вероятно, потому, что его тоже подстерегали эти ловушки. Кроме того, я знал, что в душе он был воином и любил добродетели мужественности, но мне казалось, что я знаю этого человека, знаю его милосердие, источники жалости, бьюшие в его душе. Я был уверен, что смогу расчитывать на него в любых вопросах благотворительности или великодушия. Но нет, он был непоколебим. Много лет спустя он сказал мне, что был невысокого мнения о талантах Уайльда, испытывал инстинктивное, глубоко укоренившееся презрение к его позерству шоумена и полнейшее отвращение к его пороку.
- Это мерзкое потакание чувственным слабостям - просто деградация, - сказал Мередит, - такое нельзя прощать.
До конца жизни не прощу Мередита, отныне он стал для меня никем. Он всегда был для меня знаменосцем в вечной войне, полководцем в «Войне за освобождение человечества», а тут я понял, что он не испытывает жалости к ближнему, которого ранили по его сторону великой баррикады: это меня ужаснуло. Да, Уайльда ранили не за то, что он воевал за нас, он упал и его настигла беда так, как могла бы настичь беда пьяницу. Но в конце концов - он воевал на правильной стороне, оказывал животворное интеллектуальное влияние - было бы ужасно бросить его на обочине, бессердечно позволить истечь кровью. Наш выдающийся современник-англичанин не был способен даже постичь пример Христа, не то что подняться до его высот!
Этот отказ Мередита не просто ранил меня, но и почти уничтожил мою надежду, но цель моя осталась неизменной. Для моей петиции мне нужна была
