На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ
Помню, поймали одну девушку и привели в райком комсомола. Секретарь райкома стал держать перед ней громовую речь о чести советской девушки. Напирал он главным образом на то, что она подрывает престиж страны. Девушка упорно стояла на том, что ее половые органы принадлежат только ей и не дело комсомола вмешиваться в утилизацию их (говорила она, конечно, более грубо). Однако после угрозы тюрьмой она сдалась и признала свою вину.
Был у нас один рабочий парень, лучше всех усовещавший преступников. Однажды мы поймали студентку техникума, развлекавшуюся в парке с солдатом. Наш оратор завел ее в отдельную комнату и стал говорить ей о девичьей гордости, чести и прочем. Мы стояли за дверью и помирали от смеха — настолько это все было по-книжному банально. Но говорил он очень заразительно. Девушка забилась в истерическом плаче. После беседы мы предупредили ее, что в случае повторения преступления мы сообщим в техникум и ее оттуда выгонят. Она поклялась, что никогда больше не будет этим заниматься.
Моя школьная учительница как-то попала в больницу. После выздоровления она рассказала мне следующее. Главврач больницы, еврей (она это подчеркнула), держит в специальной палате здоровых людей. Их якобы лечат. На самом деле после «лечения» им выдают справки о наличии у них тяжелых заболеваний. По этим справкам они получают различные льготы — бесплатный курорт, пенсию по болезни, освобождение от работы и т. д. Об этом знают все медсестры и врачи, негодуют, но боятся выступить против главврача. Учительница попросила, чтобы я расследовал это дело. Но, предупредила она, у главврача сестра — заведующая здравотделом района. Если она узнает, что им заинтересовались, он будет переведен в другую больницу.
Я написал заявление в милицию, в котором предупредил о необходимости провести расследование очень скрыто. Милиция обещала разобраться. Только через четыре месяца меня вызвали в милицию. Там сообщили, что главврач уже четыре месяца как не работает в больнице и что мои сведения не подтвердились.
Мой друг К. поймал с поличным трех человек, которые воровали стройматериалы (они вывозили их целыми машинами). Двоих из них он привел в милицию. Он заставил милиционеров составить протокол допроса. Милиция обещала прислать следователей на стройку, с которой воровали стройматериал. Следователи приехали на стройку через месяц. Естественно, они не обнаружили хищений.
Весной состоялся слет «легкой кавалерии». На этом слете мне вручили похвальную грамоту ЦК ЛКСМУ. Но, увы, мне было стыдно принимать эту грамоту: на слете случилось крайне некрасивое происшествие. Один из «кавалеристов» поймал шпиона. Настоящего шпиона. Он сдал его милиционеру. «Кавалеристу» вручили такую же грамоту, как и мне. А милиционеру были вручены именные золотые часы. Все «кавалеристы» знали эту историю и с негодованием восприняли все эти грамоты…
Моя подруга стала секретарем штаба. Однажды начальник штаба и его заместитель предложили ей импортные туфельки, конфискованные у спекулянта. За-тем они намекнули, что будут снабжать ее еще более ценными вещами (им трудно было скрывать от нее свои операции). Она отказалась.
Мы начали тайное следствие. Обнаружилось, что начальник и его заместитель спекулируют вещами, отобранными у спекулянтов. Из-за нашего математического педантизма следствие это затянулось.
Наступила экзаменационная сессия, и мы перестали ходить в штаб. После экзаменов узнали, что начальник штаба и его заместитель заволокли в штаб проститутку и изнасиловали ее. Райком комсомола распустил наш штаб, даже не созвав всех членов штаба: они не хотели, чтобы слухи об этом происшествии распространились широко. Насильники не были даже привлечены к судебной ответственности.
Удар был очень силен — удар по вере в возможность как-либо бороться с мерзостью в нашем обществе.
В газетах сообщили, что должен открыться XIII съезд комсомола. Мы, несколько комсомольцев факультета, написали письмо к съезду. В этом письме мы писали о формализме в комсомольской работе, о том, что большинство комсомольцев ничего не делает в общественном плане, а в своем быту многие позорят звание комсомольца. Основное предложение заключалось в открытой беспощадной чистке комсомола от всякой мещанской дряни, в усилении требований при приеме в комсомол. Дальше шли предложения найти настоящие, захватывающие дела. Например, собирать силами комсомольцев средства для постройки космической ракеты.
После жарких дискуссий к нам присоединился секретарь комсомольской организации факультета. Он при-писал в письме свое особое мнение, немного отличное от нашего, менее радикальное.
Мы с волнением ждали ответа из ЦК ВЛКСМ. Ответ пришел благоприятный. Нам сообщили, что наше письмо обсуждалось в ЦК и будет обсуждаться на съезде.
Мы с нетерпением ждали съезда. Увы, на съезде даже краем не затронули проблемы, выдвинутые нами. На этом съезде, как и на всех других, царил барабанный бой по поводу грандиозных свершений комсомола на целине. От своих товарищей, поехавших поднимать целинные земли, мы уже знали, что в большой мере то, что пишется в газетах о целине, является очередной демагогией.
Преподаватель истории КПСС на семинаре предложил обсудить решения XIII съезда комсомола. Я выступил и назвал съезд «съездом трепачей». После семинара преподаватель отозвал меня в сторону и объяснил, что за такие слова у меня могут быть большие неприятности. Я гордо отвечал, что теперь не сталинские времена и каждый имеет право говорить все, что хочет. Преподаватель лишь пожал плечами.
Под воздействием XX съезда и Венгерской революции 1956 г. по всем крупным университетам прошла волна свободомыслия. В Московском, Ленинградском и Киевском университетах стали возникать подпольные и полуподпольные организации. Они были разгромлены. Но мы, студенты младших курсов Одесского университета, ничего об этом не знали. О событиях в Венгрии мы судили по газетам.
Волна свободомыслия предстала в Одесском университете в виде стенной газеты «Мысль». Эпиграфом к га-зете служило изреченье Декарта «когито эрго сум» («мыслю — значит существую»). Вышло два номера газеты, вызвавшие огромный интерес у студентов. Я приготовил статью в третий номер.
В газете обсуждались вопросы о джазе, Есенине (тогда мы впервые прочли его стихи), футуристах.
До нас дошли слухи, что было заседание партийного бюро факультета, на котором осудили газету за буржуазную идеологию. Одним из аргументов послужил злополучный эпиграф. «Почему не «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»? Почему идеалистический афоризм?»
Я встретился с секретарем комсомольского бюро факультета и взволнованно потребовал, чтобы тот объяснил, за что запретили газету. Секретарь сказал, что редакторы газеты — стиляги, что у них, кажется, были связи со спекулянтами. Увы, я удовлетворился таким объяснением. На старших курсах прошли комсомольские собрания, на которых редакторов газеты исключили из комсомола, а следовательно, и из
