Разноцветные дни - Николай Николаевич Красильников
Как-то поздно ночью я вышел за калитку. Не спалось. Над крышами плыла, выглядывая из-за облаков, полная луна. Струился, дыша прохладой, арык. И тут мой слух царапнул какой-то всхлип. Я обернулся и увидел на скамейке у мирхаевского дома какую-то фигуру. Подошел поближе. Сам хозяин!
Он плакал.
— Что с вами, дядя Мирхай? — удивился я.
— Не спрашивай, сынок. Садись рядом.
Я присел на краешек. От Мирхая сильно пахло вином. Никогда раньше я не видел его пьяным.
Он обнял меня за плечи, и в его глазах отразился лунный свет.
— Сынок, — сказал он. — Ты знаешь, отныне я самый счастливый человек на свете.
Вот тебе на! Плачет от счастья?.. О таком я еще понятия не имел.
— Понимаешь, я утопил свой «Москвич»… И теперь все пришло на свои места. Я снова стану лучшим сапожником города!
— Как это… утопили? — Я думал, Мирхай шутит. Ведь «Москвич» не игрушка.
— Очень просто: буль-буль-буль — и на дно! — Мирхай залился смехом. И смех его был странен в лунной пустоте ночной улицы. То ли от радости смеется человек, то ли от горя, то ли от того и другого вместе…
Беда — не шило. Но ее тоже не утаишь в мешке. Наутро все соседи узнали, что произошло с Мирхаем, точнее, с его машиной.
Вечером он возвращался из гостей на «Москвиче».
Дорога вилась под уклон. Внизу холодными бурунами кипел Салар. Вдруг мотор заклинило. Мирхай еле вырулил на обочину. Вылез из кабины, открыл капот. Какого-то ключа недоставало. Вышел на дорогу, стал голосовать. Обернулся на то место, где стояла машина, и… обомлел. «Москвич», не поставленный на тормоз, стремительно набирая скорость, катил к речке.
— Стой, стой! Кому говорят! — в отчаянье завопил Мирхай.
Секунда, другая… Скрежет, удар, тяжелый всплеск — и машину поглотили прожорливые волны.
Мирхай еще долго стоял на высоком откосе и смотрел на большие радужные пузыри.
Потом он громко захохотал. А потом поймал такси и с горя (а может, все же от счастья?!) укатил в ресторан.
Поди пойми сердце человека.
КАК МЫ ПОПАЛИ В «ПЛЕН»
За городом шелестела речка. Неширокая, метров пяти, она петляла вдоль шоссейной дороги, домишек, огородов, садов. Несла в знойные полдни прохладу и жизнь всему, что растет.
Вдоль речки скрипели чигири — наши азиатские водяные колеса. Жестяными банками они, вращаемые водой, черпали ее и подавали по желобам в сады и огороды. Точно такие же чигири, но игрушечные, мы, мальчишки, мастерили весной и ставили по арыкам.
Крутится-вертится водяное колесо, роняя обратно звонкие крупные капли. «Шивирт-шивирт» — напевает вода. Интересно! Чем не «вечный двигатель»…
Оставались позади дома пригорода, и речка устремлялась на простор. Уже заметно разлившаяся, полноводная. Вокруг простирались поля и холмы, рыжие, выгоревшие под нещадными огнеметными стрелами солнца.
Здесь у нас, мальчишек, было свое излюбленное место.
Во-первых, есть где вволю поплавать, во-вторых, на противоположном берегу находилась воинская часть.
Вот она-то больше всего нас, видимо, и привлекала.
Издалека мы видели солдат. Рослые, плечистые, они споро расчехляли стволы пушек. Что-то поворачивали, открывали, закрывали. Подносили огромные медные гильзы, грозные даже отсюда. Пушки послушно подымали и опускали зеленые длинные стволы.
— Учатся, — говорил Акрам. — Мы тоже пойдем в армию и так будем учиться. — Он уже забыл, что когда-то мечтал стать милиционером.
Иногда солдаты, раздевшись до пояса, натягивали сетку меж двух столбов и играли в волейбол. Раздавались азартные возгласы под стать звонким ударам мяча. Были видны их плечи, загоревшие до цвета нашего азиатского суглинка, взмахи мускулистых рук. Гипсовые изваяния спортсменов, заполнявшие тогда парки, по сравнению с ними пустяк, ерунда.
После игры солдаты спускались к реке, но почему-то не купались, а обтирались водой до пояса.
Самые веселые кричали нам:
— Ну как, пацаны, жизнь на гражданке?
Мы не понимали, что такое «гражданка», но охотно откликались.
— Во! — Рахмат поднимал большой палец.
— Так держать!
Запретное всегда остро заманчиво — так уж устроен особый мир детства.
Акрам как-то сказал деловито:
— Надо переплыть на тот берег. Посмотрим пушки.
— Там же часовой, — предостерег я. — Вон ходит с автоматом.
— Еще стеганет очередью, — Рахмат округлил глаза и завопил: — Тра-та-та-та!
— Чего раскричался? — буркнул Акрам. — Мы же незаметно, как разведчики. — И он тут же поставил вопрос ребром: — Кто не со мной, тот трус!
Трусом быть никто не хотел.
И мы втроем разом ушли под воду. Осторожно, стараясь лишний раз не плеснуть, выплыли у другого берега.
— Не поднимайте головы, ползите за мной, — шептал Акрам, добровольно возложив на себя командирские обязанности.
— Ой, живот проколол колючкой, — застонал Рахмат.
— Отстань, уйди в укрытие. — Акрам указал на выемку в откосе. Бедняга Рахмат, однако, не пожелал «уходить с поля боя» и терпеливо полз за нами.
Показалась первая пушка с огромным стволом, нацеленным в небо. Рядом с ней аккуратно сложены какие-то зеленые ящики с черными номерами. Ноздри щекотала пыль. Очень хотелось чихнуть. И тут перед нашими шмыгающими носами неожиданно выросли сапоги. Кирзовые. Густо пахнущие ваксой.
В тишине, словно гром, прогрохотал бас:
— Ага, поймались, бесенята! А ну встать…
Мы поднялись. Коленки так и дрожали от страха. Что теперь будет с нами? Руки почему-то сами потянулись вверх, очевидно, «сработали» кино и книжки.
— Отставить, — голос солдата странно дрогнул. — Марш вперед!
Мы побрели цепочкой — Акрам, Рахмат и я. Конвоир сзади.
Пушки (нам было уже не до них) остались слева. Впереди — приземистое одноэтажное здание с крохотными окошечками. К нему нас и вели.
По пути встретился другой солдат. В галифе и в белой куртке. На голове белоснежный колпак. В руках таз, полный капусты. Видимо, повар.
— Амельченко! — толстые губы его растянулись в широченную улыбку. — Никак шпиёнов поймал?
— Их самых, — ответил Амельченко. — В комендатуру веду. На допрос.
На крыльце одноэтажного здания внушительно возвышался дядька с пышными пшеничными усами. На ремне его висела кобура с пистолетом. Погоны перечеркнуты продольными желтыми полосками.
— Товарищ старшина! — обратился к нему Амельченко. — Докладываю, что в районе поста номер пять мной обнаружены и задержаны неизвестные лица.
Старшина, щеголевато раскачиваясь на носках, сурово посмотрел сверху вниз на трех голопузых шкетов в одних трусиках и протрубил:
— Благодарю за бдительность, рядовой Амельченко. Запереть нарушителей в каптерке до выяснения обстоятельств!
— Есть!
Амельченко повел нас длинным и узким, как пенал, полутемным коридором. Завел в какую-то комнату и вышел, щелкнув замком.
Долго слышалось, как по коридору удалялись его бухающие шаги…
Что такое «выяснение обстоятельств» и сколько оно будет длиться? И что означает таинственное и страшноватое слово «каптерка»?
Мы с
