Борис Никитин - Роковые годы

С другой стороны стола гудит Соколов. Он наивно касается вопроса секретной агентуры, который у нас никогда не подымается; Соколов очень категоричен в своих указаниях, что я ни под каким видом не должен вербовать «осведомителей» в социал-демократической партии. Впрочем, через два месяца я убедился, что он имел полное основание беспокоиться, если не за себя лично, то во всяком случае за своих очень близких друзей.

Коротко отвечаю Соколову, что не сомневаюсь, что социал-демократическая партия сама мне выдаст немецкого шпиона, если бы таковой оказался среди ее членов. Сидящий рядом со мною Главный военный прокурор генерал Апушкин поспешно наклоняется и говорит: «А если хотите знать мое мнение, так делайте, что хотите, только бы добиться результатов».

После собрания задерживаемся с Апушкиным на несколько минут, вспоминаем инцидент, и оба начинаем смеяться.

Мои помощники стараются оповестить всех, кого только могут, что в контрразведке нет жандармов; они ревниво следят, чтобы на всех исходящих бумагах отчетливо стоял мой бланк офицера Генерального штаба.

Поручаю молодым юристам Щукину и Данилову открыто набирать студентов для выполнения самых разнообразных, но не сложных поручений. Труды Щукина и Данилова увенчались полным успехом. Студенты, особенно в начале, охотно откликнулись на призыв; они помогали нам в первые трудные переходные месяцы. Для их организации мы наняли особое помещение, пригласили на жалованье из их же среды двух секретарей.

Керенский, как генерал-прокурор, обещает поддержать мою программу, но категорично возражает против отдела пропаганды, который я предлагаю открыть в противовес той, что ведется на митингах нашими врагами — немцами. Он считает, что этим отделом не может руководить лицо, состоящее на службе; он говорит, что пропаганду поручит Савинкову. То был вопрос общей политики, так никогда и не получивший своего разрешения.

В конце марта посылаю Корнилову на конфирмацию первый пакет о высылке 33 иностранцев — перенатурали-зованных немцев, которых много раз разоблачала старая контрразведка. Для высылки за границу требуется собственноручная подпись Главнокомандующего. Балабин передает мне по телефону, что Корнилов с нескрываемым удовольствием утвердил мои постановления, смеялся и приказал меня спросить:

— Почему 33, а не 133?

Но на следующий день его приемная полна народу. На каждого из 33 пришло по крайней мере два негодующих заступника и ходатая. Корнилов спешно меня вызывает; начинаем вместе рассматривать каждого высланного в отдельности.

Дело № 1: коммерсант — Бемме — скупает сычуги, телячьи желудки, для выделки питательного экстракта; пересылает их через Данию в Германию. Лучшие желудки — на Волге, но Бемме два года упорно ездит по прифронтовой полосе, все тщетно ищет годовалых телят, четыре раза арестовывается и столько же раз, за недостатком прямых улик, выпускается.

Далее, по делам №№ 2, 3 и 4 проходим через злостную спекуляцию на скандинавские, швейцарские и датские банки с неизбежным немецким оттенком.

Корнилов приходит в ярость, не хочет слушать пятого дела, вызывает адъютанта и лаконически приказывает передать ходатаям, что если бы не современное положение, то он расправился бы с высылаемыми иначе.

Глава 3

Петроградская трясина

Описание городской обстановки начну с неудач моих агентов. Они уходят за справками, но часто возвращаются с пустыми руками и в недоумении докладывают, что в участках милиции сразу же наталкиваются на бежавших арестантов, исполняющих там должностные обязанности.

Нередко старшие чины контрразведки в милиционерах, стоящих на улицах, тоже узнают своих старых клиентов.

При моих поездках в Градоначальство меня обыкновенно встречает один и тот же вопрос помощника градоначальника, полковника Симсон фон Гимельшерна: «Что, опять приехали нас бранить?..»

Требую, чтобы мне указали хотя бы двух или трех человек на участок, к которым мы могли бы обращаться без риска быть спровоцированными. Контрразведке нет дела до этого преступного мира; но он положительно заградил ей дорогу. Однако Градоначальство не в силах исполнить столь скромной просьбы. Посылаю студентов обходить участки для регистрации милиции; помогаю выкидывать отдельных лиц, провожу своих кандидатов.

Особенно не давались районы Нарвской и Спасской частей.

Уходит месяца три, и только в июне получаю уверенность, что в каждом участке встречу двух-трех надежных людей.

Приблизительно к этому времени значительные отделы Градоначальства уже были закрыты, опечатаны и попали под суд.

В эту пору из всех щелей выступили бойкие авантюристы, нередко с темным прошлым, и, сообразуясь, подлаживаясь к новым настроениям, начали развивать бешеную энергию. Они первые оценили новые возможности. Градоначальство прежде всего стало жертвой именно этих паразитов. В его приемных, в передних высших должностных лиц государства, в кулуарах Совета кишит толпа добровольцев, пришедших со всевозможными сенсационными предложениями, открытиями и удивительнейшими разоблачениями. Для успеха они просят выдать им ордера на арест или обыск[7].

Некоторые представители власти, поддавшись искушению, подписывали надлежащие приказы. Но обыски в таких случаях заканчивались жалобами новых жертв, что у них пропали драгоценные вещи, деньги и пр. Нередко выдавшие ордера обращались ко мне с просьбою — помочь извлечь их обратно. Бывали и такие курьезы, что, скомпрометировав себя уже в другом месте, новый радетель государственных интересов являлся предлагать мне свои услуги, а из моей приемной попадал в тюрьму.

Еще в марте комендантское управление Таврического дворца просит меня убрать своего адъютанта. По своему прошлому он оказывается более чем подозрительным проходимцем, а в настоящем изобличается в кражах и вымогательствах[8]. Пробую отклонить от себя эту честь, предлагаю с подобными делами не обращаться в контрразведку. Но Таврическое комендантское управление, ослепленное ответственною ролью при перевороте своего нового адъютанта, никак не может прийти в себя, что попало на бандита.

В Таврическом дворце считают этот случай делом государственной важности и просят их выручить.

А вот и сам комендант Петроградской Городской управы К. Этот уже маркой повыше, а потому с ним приходится прибегнуть к старому персидскому способу: Корнилов вызывает К. по службе к себе в кабинет, задает ему вопрос, а мы с ротмистром Егиазаровым быстро снимаем с него оружие и растерянного сдаем на гауптвахту. Но тесен мир Божий. В 1919 году встречаю К. в Баку, где он уже под именем венгерского графа С. выдает себя за делегата Энвера-паши, посланного в Азербейджан для формирования какого-то турецкого корпуса. И удирал же он от меня, когда я подошел к нему и назвал его петроградскую фамилию!