Борис Никитин - Роковые годы

Теперь уже запасаться терпением придется не мне одному, но и Тарасову.

Корнилов и Балабин сначала недоумевают, а потом приходят в восторг, но ненадолго.

Не ожидая выработки новой междуведомственной инструкции, 21 марта представляю свой мотивированный план и смету на 60 тысяч рублей в месяц.

Много раз тщетно стараюсь добиться хотя бы аванса; много раз Корнилов требует кредитов Военного ведомства; много раз Балабин предлагает разогнать весь личный состав канцелярии Потапова вместе с ее шефом. Наконец, через полтора месяца, в конце апреля, мне условно выдают 45 тысяч с оговоркой Потапова: «Эта единовременная выдача в виде аванса отнюдь не означает, что вам открыт ежемесячный кредит. Что будет дальше — еще посмотрим».

Сколько времени предполагал смотреть Потапов и куда именно — я не знаю; но вопрос разрешился и для него, и для меня совершенно неожиданно.

Проходит еще около месяца, и вот в мае Потапов приглашает меня приехать и довольно-таки смущенный заявляет:

— Вновь назначенный начальник Генерального штаба Романовский (Юрий), вступив в должность, сразу же обратил особое внимание на контрразведку. Он сам утвердил ваш план и приказал за своей личной ответственностью немедленно начать выдавать вам 60 тысяч в месяц. Вот видите, вы добились того, чего хотели. Так лучше: теперь, по крайней мере, если дело не пойдет, то виноваты будете вы; в противном случае вы бы сказали, что виноваты мы.

Трудно было усвоить логику Потапова о виноватом при той задаче, которая передо мною вырастала, мне никогда и на мысль не приходило, что я имею право спрятаться за чьей-нибудь спиной.

Смета, утвержденная Романовским, так, кстати, и не успела доехать до Ставки.

Освобождаю служащих из-под ареста. Некоторые из них, затравленные незаслуженными преследованиями, уходят сами. Другая часть постепенно отсеивается; но решительно оставляю около половины старого состава; без него мы не стали бы на ноги.

Предстоит набирать новый личный состав. Но ведь служба в контрразведке весьма деликатное metier[6], на которое не только обучают, но и воспитывают, и к которому надо иметь призвание; а пользоваться старым источником отнюдь не могу.

Тут мне приходит мысль, которая выручила меня самого и сразу вывела контрразведку на большую дорогу: решаю, что наиболее пригодны будут юристы, особенно лица со следственным опытом.

Еду к прокурору Петроградского Окружного суда, навожу справки и с большой осторожностью выбираю первого — бывшего секретаря суда Каропачинского. Осматриваемся уже вдвоем. Выбор облегчается тем, что многие испытанные следователи попали в опалу; среди них и Павел Александрович Александров — судебный следователь по особо важным делам, имя которого знакомо всей России. Захватываю Александрова, и нас уже трое.

Дальше набор происходит без усилий с моей стороны: каждый новый, предварительно осмотренный, становится уже своим и старается тоже проверить или подыскать нескольких и т. д. К концу марта тщательно проверенный личный состав уже готов полностью; он доведен, согласно моему новому плану, до 21 юриста и 180 агентов и прочих служащих. Но общее явление: все, от первого до последнего, сначала с ужасом отскакивают и отказываются, так как боятся, что втяну их в политику. Даю заклятия, что буду преследовать только «немцев», а затем уговариваю в сущности теми же словами, какими убеждал меня самого Корнилов.

Контрразведку превращаю в целый департамент, к полному ужасу Главного управления Генерального штаба. Потапов и Раевский с невозмутимой последовательностью пытаются мне напомнить, что канцелярия контрразведки Штаба армии на Галицийском фронте состояла из трех человек. Пробую им объяснить разницу положений, но остаюсь при впечатлении, что мое красноречие для них оказывается недостаточным.

Назначаю себе восемь помощников-следователей; из них шесть превращаются в столоначальников, седьмой помощник — шеф моей канцелярии, а восьмому — Александрову — отдаю всех агентов наружного наблюдения. Выдавая этим агентам задания, ему приходится предварительно знакомиться, хотя бы вкратце, со всеми делами, и таким путем предоставляется всюду вносить свое столь ценное творчество. Но должен отметить другую, едва ли не еще большую заслугу Александрова: он так натаскал своих агентов, что через два месяца их нельзя было узнать, что мне в один голос свидетельствовали все помощники.

Не так просто с насаждением новой секретной агентуры. Здесь нужна абсолютная тайна, невозможно открыто наводить даже справки. Сверх того, постоянно остерегаюсь наскочить на ненадежных людей, которых вдруг стало везде так много, и, наконец, всюду встречаю упорнейшее нежелание, вызванное страхами попасть в беду по недавнему примеру. Медленно разбрасываю сеть, начиная с главных точек.

Каропачинскому поручаю отделить из уцелевших бумаг все дела, которые не относятся к контрразведке; от меня их резко и настойчиво требует памятная Чрезвычайная следственная комиссия, которая под председательством Муравьева разыскивала преступления главнейших деятелей старого режима. Здесь с полной очевидностью выясняется, что все обвинения на старую контрразведку, будто она занималась не только своим прямым делом, но и политикой, — были несправедливы и напрасны. Все старые дела имели мотивом преследование неприятельских агентов. Правда, некоторые из них доходили до политических партий, устраивавших забастовки на заводах, работающих на войну; но вполне естественно было поискать в этом направлении влияние наших врагов. Что же касается политических расследований, то в этой области охранное отделение слишком ревниво оберегало свои права, чтобы уступить их в другие министерства.

Среди досье контрразведки нашлось только одно исключение — дело Манусевича-Мануйлова, совсем не имевшее отношения ни к немцам, ни к политике. Оно было начато по инициативе Ставки, которая не хотела доверить Манусевича полиции, «из опасения, что последняя может свести на нет крупное шантажное дело», в котором к тому же были замешаны и банки.

Для своей контрразведки намечаю новую общую линию: она должна затруднять всякого вида вредную деятельность неприятельских агентов, а в частности — быть основана на широком применении административных высылок.

В самом деле, в современном государстве, при нормальных условиях, удается поймать всего только нескольких шпионов в год. Но я не могу тянуть дела годами, а с другой стороны, если ограничусь этой узкой задачей, то вся деятельность контрразведки не принесет никакой пользы, когда революция довела работу немцев в России до чудесной простоты; от них всего лишь требуется расшатать остатки государственности и затруднить новое строительство, а вовсе не кража каких-нибудь секретных планов. Конечно, при новой системе полетят щепки, неизбежны ошибки, но ведь все равно и судебные ошибки неминуемы, когда нельзя рассчитывать на прямые улики и находить на политическом агенте компрометирующих документов.