Гогенцоллерны. Характеристика личностей и обзор политической деятельности - Владимир Николаевич Перцев
Армия, конечно, занимала в политике Фридриха Вильгельма первое место; для нее он без устали работал, для нее создавал финансы и централизировал управление, ибо без бюрократически централизованной администрации нельзя было бы хорошо поставить и финансовое дело. Благодаря его стараниям армия увеличилась в течение его царствования до 84 тысяч. Из континентальных держав только Австрия, имевшая войско в 100 тысяч, Россия (в конце царствования Петра I — около 160 тысяч) и Франция (160 тысяч) превосходили своей военной силой Пруссию. По населенности Пруссия стояла лишь на 13-м месте в Европе, по военной же силе — на 4-м. Конечно, такая армия должна была поглощать огромные денежные суммы, и из 7 миллионов талеров ежегодных доходов в Пруссии на военное дело тратилось целых 5 миллионов. Составить такую армию было нелегко. В первую половину своего царствования Фридрих Вильгельм пользовался, по примеру своего деда, главным, образом системой найма солдат, и притом, в основном, за границей. Из его войска целых 2/3 состояли из непруссаков. Но эти иноземцы обыкновенно, получив свое жалованье, через короткое время убегали к себе на родину, а вместе с ними пропадали и потраченные на их обучение деньги. Поэтому-то в последние годы своего царствования Фридрих Вильгельм сделал попытку перейти к системе обязательной воинской повинности и разделил страну на округа, каждый из которых должен был поставлять пехотные или кавалерийские полки. Конечно, от этой обязательной повинности привилегированные классы были освобождены: для них существовали кадетские корпуса. Но новая система Фридриха Вильгельма получила крайне ограниченное применение, и только очень незначительная часть армии была составлена согласно этой системе. Большая же часть ее вербовалась по-старому, приемами, заимствованными из времен Тридцатилетней войны, — наймом солдат из разных мелких немецких и крупных ненемецких государств, окружавших Пруссию. Но и такая армия по тогдашним временам была сильна, и с ее помощью Фридриху Вильгельму удалось приобрести от Швеции еще один кусок ее владений у Балтийского моря с таким важным торговым центром, как г. Штеттин (у устья Одера). Одер уже тогда был столбовой дорогой для прусского хлебного экспорта, и приобретение Штеттина, который, находясь в шведских руках, перекрывал до сих пор дорогу хлебному вывозу, имело, конечно, для землевладельческого класса Пруссии огромное значение.
Глава II
ФРИДРИХ II
Расцвет военно-бюрократического абсолютизма
Фридрих Вильгельм I умирал, окруженный скрытой неприязнью своих придворных и министров; его сухость и педантичная требовательность отталкивала даже самых верных слуг. Тем с большим ожиданием и надеждой смотрели на его молодого наследника. Всем были известны его прежние нелады с отцом, вытекавшие из пристрастия кронпринца к французской литературе, которую ненавидел старый король, и из его любви к развлечениям и удовольствиям. В сыне надеялись увидеть более мягкую и податливую натуру, найти в нем больше отзывчивости и теплоты. Кроме этого, многим было известно, что кронпринц, сосланный своим отцом на должность инспектора удельных земель в мелкий городок, прекрасно справился со своими обязанностями и оказался образцовым чиновником; знали и про то, что отданный ему под начальство полк он сумел превосходно обучить. Потому-то многие ожидали, что мягкость натуры соединится в нем с отцовской деловитостью и энергией. «Мягкость принца возбуждала восхищение всех», — писал в это время один дипломат. Но новый король с самого начала своего царствования разочаровал тех, кто ожидал встретить в нем мягкого и податливого правителя. Еще за несколько лет до своего вступления на престол он говорил сестре: «Весь мир удивится, что я совсем не тот, каким все меня представляют. Все воображают, что я буду швырять деньгами и что в Берлине деньги станут так же дешевы, как булыжники. Но этого не будет — все мои помыслы направлены лишь на то, как бы увеличить мою армию, все же остальное останется, как и при отце». И действительно, черты отцовской практичности и отцовского культа военной силы проступили в нем необычайно ярко с первых же шагов царствования; те, кто указывал на фамильное сходство его с отцом в этом отношении, не ошиблись. Только реалистическая и воинственная политика отца была им не смягчена и не ослаблена, а усилена и еще более резко выражена. Его царствование началось со знаменитой войны за австрийское наследство; объясняя потом причины этой войны, Фридрих писал в своих мемуарах: «Истинными причинами, побудившими меня вступить в борьбу с Марией-Терезой, были наличность постоянно готовой к делу армии, полнота казны и живость моего характера. Честолюбие, желание заставить говорить о себе увлекли меня, и вопрос о войне был решен». Но никак нельзя думать, что на войну с Австрией Фридрих решился легкомысленно, только под влиянием воинственного молодого задора. Здравый смысл его никогда не покидал, и соображение о выгодах для него всегда стояло на первом плане. «Не говорите мне о величии души! — говорил он одному английскому дипломату. — Государь должен иметь ввиду только свои выгоды». Его практичность дала право герцогу де Брольи сказать о нем: «Он пускал в оборот свой гений и свое оружие, как купец — свои капиталы». Дипломатические договоры и законные права наций для него не имели никакого значения, и ради соображений о выгоде он готов был пожертвовать всеми трактатами в мире. Международные трактаты он игнорировал как архивные документы, и в лучшем случае находил возможным ими воспользоваться лишь как основанием для новых притязаний. Весной 1771 г., когда возник вопрос о первом разделе Польши, он говорил австрийским дипломатам: «Поройтесь хорошенько в ваших архивах и посмотрите, не имеете ли вы права еще на что-нибудь… Верьте мне, надо пользоваться случаем. Я также возьму кусок, и Россия сделает то же».
Превыше всего в жизни Фридрих ценил славу и думал, что только стремление к ней способно толкать людей на великие поступки. «Что сталось бы, — говорил он уже в старости, — с добродетельными и похвальными поступками, если бы мы не любили славы?» «Пусть после нашей смерти молва
