Дмитрий Волкогонов - Троцкий. Книга 1

Бердяев, желая подчеркнуть парадоксальность образа Троцкого, прибегает к ярко гротескным суждениям: "Большевики вошли в русскую жизнь в первый же момент уродливо, с уродливым выражением лиц, с уродливыми жестами, они принесли с собой уродливый быт. Уродство это свидетельствует об онтологическом повреждении… Л.Троцкий — один из немногих, желающих сохранить красоту образа революционера. Он любит театральные жесты, имеет склонность к революционной риторике, он по стилю своему отличается от большей части своих товарищей…"[17]

Возможно, в чем-то суждения Бердяева слишком категоричны, но нельзя не признать, что Троцкий явно выделялся в ареопаге "вождей". Бердяев сумел с помощью Троцкого глубже проникнуть в тайны человеческих смут, интеллектуальных смятений и революционных потрясений. Русский революционер всей своей жизнью, но вопреки своей воле доказал эфемерность надежд и усилий в достижении вселенского, планетарного счастья, опираясь на насилие. Этот человек навсегда занял свое видное место в памяти людей и не будет поглощен пропастью Истории не только из-за необычности своей судьбы, но и из-за исключительности, парадоксальности, своеобразия ума, воли и чувств.

Троцкий остался в истории как первый коммунистический "вождь", выступивший против чудовищных уродств сталинизма. Он же в ней останется и как бескомпромиссный пророк коммунистической идеи и ее пожизненный пленник. Наконец, Троцкий, как бы к нему ни относились, своей жизнью подтвердил. значение личности, имеющей свои идеалы. Человек, погибший в полночь эпохи, когда великая страна была еще далека от того, чтобы освободиться от сталинского похмелья, помогает нам постичь истоки многих трагедий советских людей. Сам троцкизм как течение марксизма не может рассматриваться как исключительно негативное идейное и политическое течение. Позитивная часть этого течения несомненна: последовательное неприятие сталинизма как разновидности современного тоталитаризма. С другой стороны, троцкизм как выражение леворадикального марксизма порочен в своей основе, он не имел и не имеет будущего.

Когда Ленин в марте 1922 года направил секретное письмо членам Политбюро, в котором утверждал, что "если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый кратчайший срок"[18], Троцкий был с ним полностью согласен. В этом глубокая ущербность всего русского якобинства, одним из самых ярких представителей которого и был Лев Давидович Троцкий.

К его судьбе применимы слова Дмитрия Мережковского: "…величие русского освобождения заключается именно в том, что оно не удалось, как почти никогда не удается чрезмерное…"[19] Но какими бы печальными ни оказались результаты устремлений Троцкого, до последних своих дней он пристально вглядывался в туманную даль грядущего… До последних дней своей жизни он фанатично верил в пришествие красных колесниц мировой революции.

Глава 1. У подножия века

Революция еще раз подтвердила горькость русской судьбы.

Главные вожди Октябрьской социалистической революции родились в царствование Александра II. Пожалуй, именно тогда уже начались едва ощутимые судороги самодержавия. Характернейшим симптомом было "динамитное убийство" царя-освободителя стараниями "Народной воли". Российская империя запаздывала, отставала в своем развитии от европейских государств, что еще рельефнее высвечивало многочисленные противоречия гигантской страны. Разочарование в монархии раньше других испытала малочисленная, но сильная духом интеллигенция. Рабочие, не оторвавшиеся от пуповины земли, темные крестьяне все еще не утратили надежды и веры в "доброго царя". То было многовековой российской иллюзией{2}. И.М.Василевский, автор книги о последнем русском самодержце, писал: "Народ был угнетен всегда. Страна из рук вон управлялась плохо тоже всегда. Чиновники воровали, помпадуры-временщики безобразничали"[1].

Подножие XX века для Российской империи было скользким и смутным: ослабевала власть дворянства, давно прошедшего пик своего могущества, генерировал революционное недовольство крепнущий рабочий класс, в молчащем крестьянстве, придавленном безысходностью, таились потенциальные силы стихийного бунта. Передовая часть российской интеллигенции все больше инициировала в обществе свободомыслие мятежного духа. Она пыталась говорить от имени обездоленных, то взывая к просвещенным реформам, то проповедуя крайний радикализм, вплоть до индивидуального террора. Церковь, полиция, цензура всячески пытались укрепить трон. Однако проницательные люди в едва слышных подземных "толчках" текущей истории чувствовали приближение времени больших перемен и потрясений. Как в феврале неуловимо пахнет грядущей весной, так и на грани веков в России смутно ощущалась предгрозовая атмосфера.

Кто мог знать тогда, что вслед за Лениным, Плехановым, Мартовым поднимется новая революционная поросль, которой будет суждено сыграть особую роль во всех актах драмы русских революций? Двадцатилетними встретили новый, XX век Лев Бронштейн и Иосиф Джугашвили, родившиеся с интервалом всего в полтора месяца. Придет время, и оба они будут апеллировать к Ленину, живому, а затем и мертвому, в поисках поддержки на революционном распутье. Троцкий будет доказывать, что для победы социализма в России нужна мировая революция. А Сталин, наоборот, будет говорить: чтобы свершить мировую революцию, нужно построить социализм в одной стране. Все это будет, все это впереди, а пока обратимся к дальним истокам появления одного из тех, кого Ленин в конце 1922 года назовет "выдающимся вождем". Готовя одну из своих статей, Троцкий подчеркнул написанную им фразу: "Если личности не делают истории, то история делается через личности"[2]. Сам он будет одной из таких личностей. Прошлое не всегда убеждает, но часто помогает понять настоящее и будущее.

Семья Бронштейнов

Судьба евреев в России в значительной мере регламентировалась "чертой оседлости". Правда, она являлась достаточно условной. Александр I и Николай I несколько раз то расширяли ее границы, то сужали. При сужении некоторые еврейские семейства, не желавшие тесниться в жалких местечках, подавались на юг, как сказали бы в советское время — на "целинные земли". Правительство в XIX веке поощряло заселение плодородных земель на северных берегах Черного моря. Кроме русских, украинцев, греков, болгар здесь оказалось и небольшое число еврейских колонистов. Это было скорее удивительным, чем обычным, потому что евреи очень редко занимались земледельческим и животноводческим трудом. Семья Бронштейнов, в которой родился один из будущих вождей российской революции, представляла собой выходцев из обычного еврейского местечка под Полтавой.