Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

III. «Тянулись с Дона обозы…»

Тянулись с Дона обозы,И не было им конца.Звучали чьи-то угрозыУ белого крыльца…

Стучали, стонали, скрипелиКолёса пыльных телег.Тревожные две неделиРешили новый побег.

Волнуясь, чего-то ждали,И скоро устали ждать.Куда-то ещё бежалиВ морскую, мутную гладь.

И будто бы гул далёкий,Прорезав ночную мглу,Тоской звучали упрёкиОставшихся на молу.

IV. «Ползли к высокому молу…»

Ползли к высокому молуТяжёлые корабли.Пронизывал резкий холодИ ветер мирной земли.

Дождливо хмурилось небо,Тревожны лица людей.Бродили, искали хлебаВдоль керченских площадей.Был вечер суров и дологДля мартовских вечеров.Блестели дула винтовокВ пьяном огне костров.

Сирена тревожно и резкоВдали начинала выть.Казаки в длинных черкескахГрозили что-то громить.

И было на пристани тесноОт душных, скорченных тел.Из чёрной, ревущей бездныКрасный маяк блестел.

V. «Нет, не победа и не слава…»

Нет, не победа и не славаСияла на пути.В броню закованный дреднаутНас жадно поглотил.

И люди шли. Их было много,Ползли издалека.И к ночи ширилась тревогаИ ширилась тоска.

Открылись сумрачные люки,Как будто в глубь могил.Дрожа не находили рукиКанатов и перил.

Пугливо озирались в трюмахЗрачки не знавших глаз.Спустилась ночь — страшна, угрюма,Такая — в первый раз.

Раздался взрыв, тяжёлый, смелый.Взорвался и упал.На тёмном берегу темнелаРевущая толпа.

Все были, как в чаду угара,Стоял над бухтой стон.Кровавым заревом пожараБыл город озарён.

Был жалок взгляд непониманья,Стучала кровь сильней.Волнуясь, что-то о восстаньеТвердили в стороне.

Одно хотелось: поскорееИ нам уйти туда,Куда ушли, во мгле чернея,Военные суда.

И мы ушли. И было страшноСреди ревущей тьмы.Три ночи под четвёртой башней,Как псы, ютились мы.

А после в кубрик опускалисьОтвесным трапом вниз,Где крики женщин раздавалисьИ визг детей и крыс.

Там часто возникали споры:Что — вечер или день?И поглощали коридорыИспуганную тень.

Дрожа, ощупывали руки,И звякали шаги.Открытые зияли люкиУ дрогнувшей ноги.

Зияли жутко, словно бездныНеистовой судьбы,И неизбежно трап отвесныйВёл в душные гробы.

Всё было, точно бред: просторыЧужих морей и стран,И очертания БосфораСквозь утренний туман.

По вечерам напевы горна,Торжественный обряд.И взгляд без слёз, уже покорный,Не думающий взгляд.

И спящие вповалку люди,И чёрная вода.И дула боевых орудий,Умолкших навсегда.

10/ VI, 1924

«Ах, не надо больше душных зелий…»

Ах, не надо больше душных зелий,Ах, не надо больше ярких крыльев.На душе — холодное веселье,На душе — дрожащее бессилье.

И не надо фраз, глухих и зыбких,И не надо больше лести грубой.Скованы спокойною улыбкойПрежде неулыбчивые губы.

20/ VI, 1924

«Когда я душу ломала…»

Когда я душу ломала,На столе смеялись нарциссы.Когда душа опустела —В траве хохотали маки.

Как пусто и скучно стало,Когда мраком оделись выси.Я вышла легко и смело:Мне были условные знаки.

Когда я звонко смеялась,Спускался бесшумный вечер.Когда я с тоскою слюбилась,Плескало на берег море.

И в глуби небес отражалисьМимоз золотые свечи.И снова душа приоткрыласьДля радости и для горя.

О, эта безумная жалость,Послушная мысли гибкой!Нет, ты не напрасно явилась —На сжатых губах — улыбка.

20/ VI, 1924

Бедуинка(«Как будто на пёстрой картинке…»)

Как будто на пёстрой картинкеДалёких, сказочных стран,Красавицы бедуинкиОтточенный, гибкий стан.

Из древних легенд и преданий,Из песен степей и горВозникли синие тканиИ пламенный, дикий взор.

Как в статуе древней богини,В ней дышат величье и мощь.В ней слышится зной пустыниИ тёмная, душная ночь.

Над ней — колдовства и обманы,Дрожанье ночного костра,И звон, и хохот тимпанаПод тёмным сводом шатра.

И вся она — сон без названьяУ серых стволов маслин,Глухой Атлантиды преданья,Лукавый мираж пустынь.

Блестящи на ней браслеты,И взгляд величав и дик,Как кованые силуэтыИз ветхозаветных книг.

23/ VI, 1924

«Нет, не простит мне этот взгляд весёлый…»

Нет, не простит мне этот взгляд весёлыйДождливых вечеров и тихих слёз!..У ярко-жёлтых шариков мимозЛёг вечер напряжённый и тяжёлый.

Как жуткий бред, ползёт за часом час,Трещат в полях звенящие цикады!Нет, не простить мне медленного взглядаУверенных и неподвижных глаз.

1/ VII, 1924