Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 5

Когда мой названный сын был, по мнению м-м д'Юрфэ, действительно хорошо устроен в пансионе Виар, она, к моему удивлению, настояла, чтобы я вместе с ней посетил его. Естественно, я был этим удивлен.

Принц не мог бы быть лучше поселен, лучше обихожен, лучше принят и пользовался большим уважением во всем доме. Она дала ему учителей всякого рода и маленькую дрессированную лошадь, чтобы он обучался на манеже. Его называли граф д'Аранда. Мадемуазель шестнадцати-восемнадцати лет, очень хорошенькая, собственная дочь Виара, хозяина пансиона, не отходила от него и с очень довольным видом представлялась как гувернантка г-на графа. Она заверила м-м д'Юрфэ, что исключительно хорошо о нем заботится, что к его пробуждению она приносит ему завтрак в постель, потом его одевает и не отходит от него, пока он не ложится обратно в постель. М-м д'Юрфэ приветствовала все эти знаки внимания к нему и заверила ее в своей благодарности. Мальчуган не уставал говорить мне, что я составил его счастье. Я предположил, что надо вернуться туда одному, чтобы прозондировать положение и узнать, как обстоит дело с красивой девушкой.

Возвратившись домой, я сказал мадам, что мне все нравится, за исключением имени д'Аранда, которое может породить неприятные истории. Она мне ответила, что малыш достаточно много наговорил, чтобы можно было увериться, что он действительно имеет право носить это имя. У меня есть, — сказала мне она, — в моем секретере печать с гербом этого дома; малыш, когда ее увидел, схватил печать, спросив у меня, какими авантюрами я заимела этот герб. Я ответила ему, что получила его от самого графа д'Аранда, заставив того сказать, как он может доказать, что он из этой фамилии; но он заставил меня молчать, сказав, что его рождение окутано тайной, которую он поклялся никому не раскрывать.

Любопытствуя узнать источник обмана, на который я не считал способным юного плута, я в одиночку пришел повидать его через неделю. Я нашел его вместе с Виаром, который, наблюдая видимую покорность, с которой он говорил со мной, должен был предположить, что он принадлежит мне. Воздав неумеренные похвалы талантам юного графа, сказал, что он превосходно играет на поперечной флейте, что он танцует и очень ловко владеет оружием, что он очень хорошо сидит на лошади и что никто не рисует лучше его буквы алфавита. Он показал мне далее заточенные им перья в одну, две, три, пять и до одиннадцати точек и предложил проэкзаменовать его в науке геральдики, науке столь необходимой для сеньора, которую никто не знает лучше него.

Малыш затем оттарабанил мне описание своих гербов в терминах гербовой науки, едва не заставив меня рассмеяться, потому что я не понял почти ничего; но он доставил мне истинное удовольствие, написав свой адрес от руки различными перьями, которые одним своим прикосновением проводили прямые линии и дуги, разделенные точками. Я сказал Виару, что все это прекрасно, и он, очень довольный, оставил меня наедине с малышом.

— Могу ли я узнать, — сказал ему я, — что за причуда заставила вас взять имя д'Аранда?

— Это глупость, но, пожалуйста, оставьте его мне, поскольку оно здесь нужно, чтобы меня уважали.

— Это выдумка, которую я не могу допустить, потому что она может иметь неприятные последствия, способные нас всех скомпрометировать. Это проделка, дорогой мой друг, на которую я не считал вас способным, легкомысленный каприз, который может вылиться в преступление, которое я не знаю, каким образом смогу исправить, спасая вашу честь, после всего того, что вы наговорили м-м д'Юрфэ.

Я окончил свой выговор, только увидев его слезы и услышав просьбу о прощении. Он сказал, что предпочитает испытать унижение быть отправленным к матери, чем пережить стыд признания м-м д'Юрфэ, что он ее обманул, и вынужденный отказ в пансионе от имени, которое он себе дал. Он внушил мне жалость. Я действительно не мог исправить положение иначе, чем отправив его жить на пятьдесят лье от Парижа под незнакомым именем.

— Скажите мне, — сказал я ему, — но с наиболее полной правдой, какова природа нежности хорошенькой девицы, которая столь много внимания уделяет вам.

— Полагаю, дорогой папа, что тут как раз случай проявить ту самую сдержанность, которую вы мне рекомендовали, как и мать.

— Отлично! Этим замечанием вы мне все и сказали; но нет вопроса о сдержанности, когда речь идет об исповеди.

— Ладно! Малышка Виар меня любит и дала мне знаки, которые не позволяют мне в этом сомневаться.

— А вы?

— А я, я тоже люблю; и, разумеется, я не могу быть виноват в том, что разделяю ее любовь, она такая красивая! И ее нежность и ее ласки таковы, что я не могу им противиться, не будучи из мрамора или в высшей степени неблагодарным. Я сказал вам правду.

При этом признании, которое меня покоробило, молодой человек побагровел. Дело слишком меня интересовало, чтобы я мог отнестись к нему с легкостью. Вид очаровательной юной Виар, ласковой, влюбленной, в объятиях парнишки, тоже пылающего, предстал перед моим воображением, чтобы вымолить о прощении, и для нее нетрудно было бы его получить. Мне следовало заставить его продолжить свое повествование, чтобы знать, не воспоследуют ли упреки за те любезности, которые, по моему мнению, должны были произойти от столь миленькой девочки.

Приняв вид доброго дядюшки, в котором не проскальзывало и тени неодобрения, я сказал:

— Стало быть, вы стали муженьком очаровательной девушки?

— Она говорит мне это каждое утро и каждый вечер, и, к тому же, я наслаждаюсь радостью, которую доставляю ей, называя ее моей маленькой женушкой.

— И вы не опасаетесь остаться в дураках?

— Это в руках бога.

— Вы пребываете в объятиях друг друга такими, какими вас создал бог?

— Да, когда она приходит укладывать меня в кровать, но она остается не более чем на час.

— Захотели бы вы, чтобы она оставалась на подольше?

— По правде, нет, потому что, позанимавшись любовью, я не могу удержаться от сна.

— Полагаю, Виар ваша первая любовница в этой прекрасной области любовной неги.

— Ох! Что до этого, будьте уверены.

— А если она забеременеет?

— Она меня заверила, что это невозможно, и когда она сказала мне, почему, она меня убедила; но через год-два, я, так же как и она, понимаю, что это несчастье может случиться.

— Полагаете ли вы, что до вас у нее был другой любовник?

— О! Относительно этого, я уверен, что нет.

Весь этот диалог привел к тому, что невольно сделал меня влюбленным в его юную любовницу. Я оставил его, спросив предварительно, в котором часу она приносит ему завтрак. Я не мог ни ненавидеть, ни ставить преграды взаимной нежности этих двух юных сердец; но мне казалось, что наименьшая компенсация, которой они были должны моей терпимости, была позволить мне хоть один раз быть свидетелем их любовных занятий.