Владимир Лапин - Цицианов

Сразу оговоримся, большинство грузин этого не хотели. О благожелательном отношении крестьян и горожан к принятию российского подданства имеются многочисленные свидетельства. Граф А.А. Мусин-Пушкин писал: «Простой народ никак в заговоре (кахетинских князей. — В.Л.) участвовать не хотел, с присланными письменными объявлениями уверял в верности своей и просил единственно о защите от мятежников». Генерал Леонтьев рапортовал о ситуации в районе селения Манава в 1802 году: «Все манавские князья всякий день ездят на гору, ожидают царевича Александра с большим войском и заставляют жителей идти с ними. Манавские же жители никак на сие непреклонны и хотят вместе с русскими защищаться». Подполковник Солениус, преследуя отряды мятежных дворян, получал заверения от крестьян, что они, «приняв присягу императору российскому, нарушить оную не согласятся несмотря ни на какие угрозы князей»[284]. Грузинское крестьянство действительно в массе своей считало русских защитниками и благодетелями. Ничтожное число солдат, имевшихся в распоряжении Кнорринга, а затем и Цицианова, вынуждало дробить полки на роты и команды по несколько десятков человек. Ни о каких казармах в деревнях и помину не было; служивые ночевали в крестьянских хижинах. Какую бы храбрость ни являл кавказский солдат на поле боя, прирезать его сонного было легче легкого. Такие инциденты неизбежны в условиях враждебности населения, но их в те годы не наблюдалось. (А между тем солдаты были поведения отнюдь не ангельского, о чем свидетельствует один из приказов генерал-майора Лазарева, относящийся к началу 1802 года: «Многие из жителей грузинских входят ко мне с жалобами, что военные начальники, даже и квартирующие с малыми частями по селениям, вмешиваются во внутренние дела обывателей, самовольно делают наряды подвод и лошадей — меньше по надобностям службы, как и по прихотям своим, берут самовольно и подводы и лошадей без всякого от начальства письменных видов и позволений для переездов с одного места на другие, не платя ни копейки и тем отвлекая земледельцев от упражнений домашних, приводят к расстройству их хозяйство, да и вообще допускают подчиненных своих к причинению разных личных обид жителям и к похищению у них скота, живности, плодов и прочего; опустошают их сады и огороды и, вынимая вино из кувшинов, врытых по обыкновению их в землю, от безрассудной шалости наполняют их землей. Все сие ничего иного не представляет как ослабление дисциплины — души военной службы. Уже в прошедшем году я требовал циркулярным приказом истребить зло сие, а ныне убеждаюсь строжайше предписать, что ежели на кого-либо из воинских чинов получится мною жалоба, офицер будет арестован и потерпит все неприятные следствия своего наказания, а нижние чины будут гоняемы сквозь строй без малейшего послабления. Теперь открыто в Грузии гражданское правительство, следственно и наряды подвод и другие обывательские обязанности зависят от единственного распоряжения властей, на то поставленных, и следственно всякие покушения военнослужащих во вред жителей грузинских будут доходить ко мне новыми стезями. Надобно же, напротив того, обывателей здешних не только не обижать, но ласкать, дабы управление народами здешними именем и властью Его императорского величества ограждало их от прежних бедствий и приводило их к люблению установленного порядка…»[285])

24 июля 1801 года Александр I получил всеподданнейший доклад о Грузии, составленный графом А.Р. Воронцовым и графом В.П. Кочубеем. Вельможи напоминали царю о заявленной им самим главной цели его политики — достижении внутреннего благоустройства, а не расширении и без того больших пределов государства. Воронцов и Кочубей считали, что после присоединения Крыма и заключения Ясского трактата кавказская граница вполне обеспечена, а покровительство Грузии может послужить укреплению влияния России в этой части Азии. Вельможи уверяли царя, что Павел I сначала действовал осторожно, но потом решил присоединить Грузию «вследствие, как кажется, разных неосновательных сведений и происков, увеличивших до крайности важность приобретения сего». Покойного императора будто бы ввели в заблуждение докладом Коллегии иностранных дел, где говорилось о 800-тысячном населении Грузии (тогда как не насчитывалось и 160 тысяч), об общем желании народа (опять искажение действительности), о доходности восточной торговли (на самом деле прибыль от нее падает, нет ни купцов, ни капиталов для ее развития). Авторы доклада резонно указывали на усиление турецкой и персидской угрозы в случае присоединения Грузии, поскольку обе державы сочтут это ущемлением своих государственных интересов. Пользоваться же природными ресурсами края ничего не мешает и без его политического присоединения. Воронцов и Кочубей решительно опровергали мнения своих оппонентов из Государственного совета о существовании каких-то государственных выгод для России в Закавказье. Они также дали ясный ответ на вопрос, от которого члены Госсовета старательно увиливали: прочна ли правовая основа присоединения? Молодые друзья императора безапелляционно заявляли: нет никакой! Распутать уже имеющийся клубок предлагалось фактически путем возвращения к положениям Георгиевского трактата, с той разницей от уже «испытанного», что предлагали действительно защищать ее от внешних угроз. Для прекращения внутренних смут предлагалось после избрания на престол одного из царевичей удалить всех остальных претендентов в Россию, обеспечив им здесь «приличное» содержание. Для решения этих задач считалось достаточным присутствие в Грузии нескольких батальонов с артиллерией во главе с «беспристрастным военным начальником». Этот доклад нельзя не назвать лукавым. Как на практике собирались избавить избранного грузинского царя от соперников, его составители не уточняли. Странным выглядит и утверждение, что несколько батальонов могут гарантировать безопасность грузинских границ.

Спустя четыре дня, 28 июля 1801 года, Александр I получил доклад Кнорринга, а 8 августа состоялось новое заседание Государственного совета, уже третье по счету. На нем, по словам 3. Авалова, «столкнулись два мировоззрения, две политические концепции, различие которых можно наблюдать во всех крупных политических обществах. Какая из этих концепций восторжествует в данный момент в России — от этого зависело многое в грядущих судьбах Азии и Европы. Против империализма екатерининских орлов, не щадивших ни денег, ни людей для достижения порой необходимых, порой только величественных политических замыслов, здесь выступает столь характерное для первого десятилетия царствования императора Александра культурно-гражданственное направление. Тогда как сторонники присоединения Грузии ставят в связи с ее присоединением дальнейшее распространительное движение на Восток, противники присоединения относятся отрицательно к замыслам на Переднюю Азию; ссылаясь на политическую экономию, они говорят, что такие страны, как Россия, не богатеют от заморских спекуляций; персидские походы напоминают нам не о недобытых лаврах, а о массе жертв, походами этими поглощенных; ссылаясь на общие политические принципы императора Александра, они указывают, что присоединение Грузии свидетельствует о таком течении, которое не вяжется с задачами культурного обновления России»[286].