Окалина - Иван Сергеевич Уханов
…В то послевоенное лето в деревню возвращались фронтовики. Приходили и покалеченные — кто без руки, кто без ноги. Погоревав, однако, привыкали к своей доле, покупали или сами ладили себе деревянные протезы. А какой протез можно сотворить вместо сожженного лица?
— Ты не горюй, Вася. Красота обличья — что роса. Недолговечна, — утешал сына Емельян Кузьмич. — Человек истинно красив, когда добр и людям нужен…
И солдат решил взять судьбу за уздцы: горе крепче давит, если ему поддаться. В канун жатвы пришел Василий в контору совхоза и попросил хлебоуборочный комбайн, тот самый, на котором два года назад, перед уходом на фронт, отработал сезон. Комбайн порядком износился в неумелых женских руках.
Днем Василий ремонтировал технику, а вечером торопился в клуб. Из девчат, молодых вдов, фронтовиков-инвалидов он организовал отряд самодеятельных артистов. Еще до войны Василий хороводил в деревне, пел, плясал, играл на гармони. Это умение ему теперь и пригодилось. Люди слушали, как Василий играет и поет, и от чистого сердца восхищались им. В такие минуты он забывал о своей внешности…
Навалилась жатва и позвала всех в поле. Мы, восьми-, девяти- и десятилетние мальчишки, в те страдные дни помогали взрослым. Садились по одному в подводы с высокими дощатыми кузовами и, понукая лошадей или нерасторопных быков, возили зерно от комбайнов на ток. Каждый мальчишка норовил объехать комбайн Васьки Жареного, чтобы лишний раз не смотреть его страшное лицо. И как строго нам ни приказывали бы бригадир и совхозный инженер, мы, пацаны, с неохотой ехали к комбайну Елкимова. И оттого он часто простаивал, потому что высыпать из бункера зерно было не во что. Уже первая неделя жатвы показала, что по обмолоту ячменя другие комбайны обогнали Елкимова.
— Придется сдать комбайн, — вежливо сказал ему совхозный механик. — Тебе, Василий, трудно работать с одной рукой. У нас же всего три комбайна, и мы должны использовать технику, сам понимаешь, без простоев.
— А я-то почему простаиваю? Разве из-за поломок? Комбайн работает как часы, но… — Василий с досадой рубанул воздух обожженной ладонью. — Вон те соплевозы меня подводят!
— Не понимаю.
— А что тут понимать?! Ко мне гонят подводы в последнюю очередь. Вот и стою посреди поля с полным бункером зерна. На землю что ль его ссыпать?
Совхозный механик крепко пожурил нас, но мы по-прежнему выискивали поводы, чтобы увильнуть от комбайна Васьки Жареного.
Однажды он остановил мою подводу. Я гнал ее к соседнему комбайну. Елкимов вышел на дорогу, взял лошадь под уздцы и уставился на меня своими резкими, до жути синими, безресничными глазами.
— Почему прешь мимо?!
— Боюсь, дядь Вась. Мне страшно… — пролепетал я и опустил глаза.
Елкимов постоял в нерешительности, потом тихо сел на обочину дороги, прямо в бурую пыль. Боясь шевельнуться, я смотрел на его сгорбленную спину. Чуть погодя он оглянулся, блеснули влажные его глаза.
— Что ж вы делаете? У меня ведь взаправду могут комбайн отнять, — с упреком и мольбой сказал он, встал и зашагал к комбайну. Но вдруг резко повернулся ко мне, подбежал к подводе, в полминуты распряг лошадь, оставив на ней лишь узду, и, вспрыгнув на гнедую, поскакал по полю.
Он появился часа через полтора, помог мне надеть на кобылу сбрую, а потом вынул из-за оттопыренной гимнастерки горсть конфет и ласково буркнул:
— Угощайся и своих друзей угости… И пусть не боятся…
Это были чудесные мятные подушечки. В ту пору мы неделями сахару не видели, а тут такие душистые розовые конфеты! Как потом мы узнали, Елкимов ездил за четырнадцать километров на железнодорожную станцию и в буфете-ресторане проходящего поезда «Ташкент — Москва» купил эти подушечки…
В тот же день возле комбайна Елкимова телеги выстроились в очередь. Дядя Вася быстро догнал, а потом и опередил своих соперников по намолоту зерна. И даже после того, как конфеты у него кончились, мы, мальчишки, торопили свои подводы к его комбайну в робкой надежде на то, что там опять найдется для нас какая-нибудь сладкая приманка. Мы попривыкли к дяде Васе, он казался нам добрым, словоохотливым и совсем не страшным. Лицо его было в пыли и мазуте, лишь зубы да белки глаз блестели. Внешностью теперь он почти не отличался от других комбайнеров и трактористов, таких же грязных, дочерна загорелых и пропыленных…
После хлебоуборки, в канун Октябрьской, Елкимов опять взялся за свои веселые музыкальные занятия. Молодежь переполняла наш крохотный клуб, и Василий норовил в каждом парне и девке артистические задатки выявить на потребу всего сельского общества. Репетировали иной раз до полуночи. И не без промаха…
Мне до сих пор помнится тот первый концерт художественной самодеятельности, подготовленный Василием Елкимовым… Для нас, пацанов, на скамейках мест не нашлось, и мы вповалушку разлеглись на полу, облепив вкруговую низенькую клубную сцену.
Во время концерта Василий выходил на край подмостков. Две керосиновые лампы, подвешенные к невысокому потолку, светили ему в затылок, оставляя в тени лицо. Зрители видели лишь щегольски-стройную фигуру солдата в новенькой гимнастерке и офицерских галифе, в блестящих хромовых сапогах, слышали его веселый и, как прежде, красивый голос и почти не обращали внимания на затененное, обезображенное ожогами, его лицо.
Зал, шумно аплодируя, подолгу не отпускал Василия со сцены.
Помню, он спел на мотив мелодии «Темной ночи» песенку о побитом главаре фашистов.
Играл Василий в основном на «голосах» здоровой правой рукой, а на кнопках «басов» лишь отстукивал ритм мелодии плохо гнущимися пальцами левой.
— Темная ночь разделяет Россию и нас.
Миллионы солдатских могил пролегли между нами, —
скорбящим голосом пел, словно бы подвывая, Василий, проклинал Гитлера и всех, кто затевает губительные, не нужные людям, кровавые войны. С того вечера эту песенку распевала вся ребятня в деревне.
Василий Елкимов возрождал в опечаленной войной деревне забытые шутки, песни, смех. При своем добром и веселом праве он уже никому не казался безобразным, как поначалу. С тайной надеждой поглядывали на него стрючовские девчата, у которых война навсегда отняла женихов. Однако к девушкам Василий был небеспричинно строг. Его подружка Ульяна Дымкова, пока он воевал, вышла замуж за паренька из соседнего села. Тот вскоре ушел на фронт и погиб. Ульяна вернулась к своим родителям. Когда заявился Василий, у родителей молодой вдовы затеплилась надежда: может, солдат простит девичье легкомыслие, сойдутся да и заживут с миром. Конечно, Ульяна не прежняя девка красная, а вдова с дитем на руках. Но и жених-то теперь не первосортный, а с изъянцем. Сама Ульяна не говорила с Василием,
