Ирина Голицына - Воспоминания о России (1900-1932)

Все шло замечательно. Через день после того, как мы прибыли в Москву, паспорта были готовы, а вскоре и визы. Нам стало ясно, что ГПУ не старается препятствовать нам, но пыталось запугать, чтобы мы сами отказались от поездки. Они сделали последнюю попытку, когда мы покидали Пермь, сделав вид, что обыскивают поезд. Когда же мы уехали из Перми, они сдались.

Наши десять дней пребывания в Москве были очень приятными. На второй день мы все пошли на кладбище Александра Невского, где покоились моя дорогая бабушка Татищева и тетя Тун. Узнав о нашем приезде, многие наши друзья приходили повидать нас. Детей баловали и восхищались ими. Тем было интересно в новой обстановке. Даже спустить воду в уборной было очень любопытно. Они шептались и постоянно пробегали по коридору, чтобы дернуть за цепочку, до тех пор пока не вмешалась тетя Нина. Поскольку всё шло так хорошо с нашим отъездом, мы несколько успокоились и чувствовали себя лучше физически и морально.

Наконец, когда все приготовления были закончены. Ники решил пойти купить билеты. Это было самое последнее, что осталось сделать, и к тому же самое простое, потому что очень немногим разрешалось ехать за границу и билетов покупалось мало. Ники ушел, как всегда, и мы ожидали его на следующее утро с билетами в руках. Когда я открыла дверь, его лицо было серьезным, а не улыбающимся, как обычно. Я посмотрела на него и спросила, что случилось, получил ли он билеты.

Он ответил, что не смог достать никаких билетов.

— Но почему? — спросила я, начиная паниковать.

— Я не знаю, — ответил он, — у них нет, или они не хотят продать их.

Как молния пронзила меня мысль: «Я не поблагодарила Матерь Божию за избавление, не сделала ни малейшей попытки, не сделала и шага по направлению к церкви». Тетя Нина говорила мне, что большевики закрыли маленькую кирпичную церковь у Кремля и что икона Пресвятой Богородицы, перед которой я молилась о нашем спасении, перенесена в церковь совсем недалеко от того места, где мы жили. Я легкомысленно полагала подождать с благодарностями, пока мы не доберемся до Берлина.

Я не стала говорить об этом, мы провели вечер тихо, и, уходя от нас, Ники сказал, что завтра утром он опять попытается купить билеты.

На следующее утро тети Нины не было дома, она давала уроки. Я одела двух детей, оставив малютку на попечении Маши, преданной прислуги, которая ухаживала за моей бабушкой, и мы направились прямо в церковь. К тому времени, как мы пришли, Литургия подошла к концу, и люди постепенно расходились. Я подошла к столу, где продавались свечи, купила одну и подошла вместе с детьми к чудотворной иконе Пресвятой Богородицы «Нечаянная Радость». Людей вокруг было немного. Мы преклонили колени и поцеловали икону, и я поблагодарила Пресвятую Деву за ее великую милость к нам. Потом мы тихонько вышли из церкви и пошли домой. Вскоре появился Ники, я поспешила ему навстречу и спросила о билетах. Он улыбался, ответа не требовалось.

Следующий день, 16 сентября 1932 года, был днем нашего отъезда. Поезд отходил в 11 вечера. Мы решили, что нас будет провожать только сестра, для тети Нины это было бы слишком тяжело. Она выглядела грустной, когда мы расставались. Она знала, что последний раз видит нас на этом свете. Разлучаясь так, люди делают это не ради удовольствия, не для того, чтобы увидеть другие страны или составить себе состояние; они вынуждены покидать свою страну, чтобы избежать участи быть раздавленными. В этом, быть может, заключалось некоторое утешение.

На вокзале мы окончательно попрощались. Ика плакала и перецеловала нас всех. Поезд тронулся. Горечь расставания перемешивалась с огромным облегчением и радостью при мысли, что наши страдания подходят к концу.

На следующее утро мы доехали до последней остановки перед границей. Это был день, когда Православная Церковь празднует исход из Египта по дну Красного моря. Нам нужно было пересесть в другой поезд и пришлось вытащить все наши вещи и сундук на станцию. Там мы ждали два часа, пока все вещи подвергались тщательному досмотру. Они, видимо, пытались найти драгоценности, золотые и серебряные вещи, но их не было. То немногое, что у нас было — иконы и немного бриллиантов, доверенных нам немецкой гувернанткой Катей Мансуровой, — находились в надежном месте — немецком консульстве. Их должны были передать нам по прибытии в Германию. Пока шел досмотр, мы пережили два часа волнений. Мы знали случаи, когда людей возвращали обратно прямо с границы.

Наконец досмотр был закончен, и нам пришлось упаковывать вещи заново. Мы погрузились в поезд, который шел на Берлин через Польшу. Паровоз заработал, мы медленно отъехали от станции. Поезд шел всё быстрее и быстрее, но вот мы подъехали к границе, и он слегка замедлил ход.

Ники сказал:

— Красный флаг, посмотри на него в последний раз. Мы смотрели на него, пока он не исчез из виду. После этого мы перекрестились.

Эпилог

Через тридцать шесть часов после отъезда из Москвы мы прибыли в Берлин, усталые, но счастливые. Нас встретила милая немецкая дама — баронесса фон дем Кнезебек. После нескольких недель пребывания в их поместье, мы жили еще некоторое время в Южной Германии, в замке кузена матери и его жены, Кирилла и Руфи Шмидт-Нарышкиных[59]. Потом, после воссоединения с матерью. Котом и многими старыми друзьями в Париже, мы переехали в Англию.

Мы узнали, как было устроено наше бегство. Моя мать встретила в Париже родственника Ники, который упомянул, что племянник президента Гинденбурга[60] женат на Голицыной. Она в сущности не была родственницей моего мужа, но стоило попробовать. Вава написал Гинденбургу, а тот Сталину с просьбой разрешить «кузенам» навестить его. В то время Советское правительство пыталось установить дружеские отношения с Германией. Поэтому они не решились отказать и, тем не менее, не говорили нам об этом. Такая прямолинейность была не в их духе, а ведь мы были им совершенно не нужны, и наш отъезд не мог ничему повредить.

В конце концов, мы обосновались в Лондоне, и три года спустя родилась наша третья дочь — Мария. Жизнь не была легкой: у нас не было собственных денег, а здоровье Ники постепенно ухудшалось. Кроме того, в течение первых лет из-за экономического кризиса нам не разрешалось работать. Но мы видели так много доброты и от русских, и от англичан. Теперь я живу рядом с моими четырьмя детьми и пятью маленькими внуками. Мой дорогой Ники умер в 1958 году. Все эти трудные годы он прожил, не теряя бодрости.

История моей жизни в послереволюционной России — это свидетельство о страданиях и трагедиях. Каждое мгновенье я должна благодарить Бога за великую милость к нам, ибо Он не только вывел нас живыми из того ужасного места, каким стала Россия, но через страдания привел нас к познанию Своего существования. Это величайший дар. Наша история не является исключением, — существуют тысячи других, более тяжелых. Для тех из нас, кто постиг эту великую истину, самое главное теперь — жить в соответствии с ней и стараться передать ее тем, с кем сводит нас судьба.