Екатерина Сушкова - Записки

— Я также не хотел бы жениться на девушке, в которую я был бы лишь влюблен, — сказал он, — я желал бы знать ее мысли, ее ум, одним словом все — как я узнал вас — и чтобы она была любима моими родными, как вас любит моя кузина.

— Вы любитель сравнений сегодня, — сказала я, смеясь, и я прервала разговор, который начинал уже становиться слишком сентиментальным.

У него сделался обиженный и огорченный вид.

Мы говорили о бале моей кузины.

— Ах, как я огорчен, что не был с вами знаком тогда, — заговорил он, вздыхая, — или вернее, зачем встретил я вас в моей жизни. Это избавило бы меня от многих сожалений в будущем.

— Вы, действительно, очень откровенны, — сказала я.

— А я вовсе не сожалею о том, что вас узнала, так как я вам обязана многими минутами, многими приятными воспоминаниями, и мне хочется верить, что в один прекрасный день судьба нас сведет вместе. Но должны ли вы когда нибудь приехать в Петербург и тогда не придете ли вы ко мне.

— Нет, это было бы итти навстречу несчастью. Вы меня делаете несчастным, я не могу сказать более, — зачем же мне подвергаться еще опасности вас видеть.

— Я вас не понимаю, вы сегодня любите загадки. Но что правда, так это то, что вы сделали меня грустной, давая мне понять, что это наш последний разговор.

За ужином он сидел рядом со мною, и я в самом деле боялась, чтобы мои тетки не лопнули от ярости[177]. О, с какими существами мне суждено провести большую часть моей жизни — лучше бы было быть окруженной неодушевленными вещами и животными, лишенными ума, чем людьми, которые не знают и не хотят знать никаких чувств. — Это унижает человечество. Сегодня утром разговор только и шел, что о позоре, о мерзости кокетства. — «Да», бормотала я, оставляя комнату, «кокетничать — и находить удовольствие в обществе людей, которые умеют любить и чувствовать, это две вещи очень разные».

Я уже принимаю спокойный вид к завтраку, где наверное не преминут пустить несколько лукавых стрел на мой счет, и наложу последний штрих, — т. е., чтобы взбесить их еще более, я притворюсь, что их не понимаю.

11-е [июля].

Ожидание мое не было обмануто. Они удивлялись, как некоторые особы афишируют себя до такой степени, чтобы поддерживать в обществе разговор с молодым человеком в течение двух часов. — «О, разумеется», подхватила я, «требовалось бы заставить меня совершенно потерять голову, чтобы вынудить меня проболтать с мужчиной даже пол-часа». Я не могла продолжать разговора, так как Сашенька пришла меня навестить. Теперь я с нею разлучена на многие годы, может быть навсегда. Да, я почти в этом уверена, смерть не долго оставит меня блуждать на земле! И, действительно, что делать мне с моей жизнью? Кому могу я быть полезной? Моя Катенька[178] и моя Сашенька, может быть, будут сожалеть обо мне в течение нескольких дней, а прочие едва лишь перекрестятся о спасении моей души; моя сестра получит мое наследство в утешение, и будет в восторге от своего положения; мои родные — но разве не слышала я часто от них, что я им в тягость? А единственный человек, в котором я хотела бы вызвать сожаление, не изгнал ли он уже меня из своего сердца и воспоминания[179]! Мне, значит, не о чем сожалеть в этой жизни. Правда, что я была любима людьми, которые мне не правились, свет меня чествовал, меня ласкал, — и притом, даже не вызывая во мне улыбки от чистого сердца.

На этом месте моего дневника пришла тетка, вероятно, раздосадованная своею горничной. Она завела разговор с простодушным дядей по поводу неблагодарных. Бог мне свидетель, что я оставалась в задумчивости и не обращала никакого внимания на ее любезности, — я знаю наизусть ее деликатные выражения как вдруг она обернулась в мою сторону и, задыхаясь от гнева, спросила, как смею я исподтишка смеяться над ее словами. Напрасно я утверждала, что я их даже не слыхала, — она лишь приходила в еще большую ярость и умоляла небо и ад освободить ее от моей особы.

— Если бы самоубийство не было преступлением, — сказала я ей, бросая на нее в одном взгляде все презрение и все отвращение, которое она мне внушала, — поверьте, что вы не видели бы меня больше на ваших глазах. И я почти уверена, что вы меня когда нибудь принудите к этому прибегнуть; тогда трепещите за покой всей вашей жизни — злые не могут им наслаждаться!

Я собрала все свои силы, чтобы сказать ей эту фразу, и опустилась на стул, обессиленная этой мукой, — и оставалась так несколько минут почти без сознания. Тетка оставалась так же безмолвной и как будто пораженная новой мыслью, — но вскоре способность речи к ней вернулась, и целый поток бранных, позорных, ужасных слов полился из ее уст. Я плакала, ничего не говоря. После часа безудержных речей, она оставила комнату, хлопнув дверью так, что весь дом затрясся.

Потом мне было приказано одеться, и всю разряженную[180], но с растерзанным сердцем и красными глазами, меня потащили к г-же Пашковой. — Я провела там очень грустный день. О, как я несчастна! — и, несомненно, будущее готовит мне еще большие неприятности, чем те, которые я пережила.

12-е июля.

Это последний день, что я провожу здесь. Милая Сашенька, любезный Алексис[181], я унесу в глубине сердца моего чудные воспоминания, и сохраню навсегда признательность за вашу дружбу, ваше участие. — Если бы, прежде, чем умереть, знать, что вы счастливы оба! — я не стала бы больше надоедать небу своими мольбами. Мне нечего более просить для себя; — моя жизнь уже на склоне. Все, что я буду писать отныне, я посвящу вам, милые друзья моего сердца! Я хочу, чтобы вы меня узнали лучше, чем я известна другим — и таким способом жить дольше в вашем воспоминании. Вы меня любили и, может быть, будете сожалеть обо мне.

Сегодня утром мне принесли мой альбом от Алексиса, который непременно хотел внести в него свое имя. Я покраснела, читая страстные слова, которые он мне написал. — Я остереглась, конечно, показать их моим аргусам. Иначе обстояло по отношению к достойной г-же Дешлер, от которой не ускользнули мой румянец и смущение, и которая угадала, в чем дело.

Мы еще говорили об этом, когда вошел г. Л[опухин], чтобы попрощаться с нами. Он сам также собирался уезжать и должен был опередить нас всего на 2 часа. — Если бы добрый гений соединил нас в дороге!

Он оставался около часу. — Когда наступил последний момент, я отошла несколько в сторону, чтобы нельзя было слышать того, что нам надобно было сказать друг другу. Я дала ему записку к моему ангелу Сашеньке и пригласила его опять посетить нас в Петербурге.

— Пожалуйста, не говорите об этом. Это причиняет мне такую боль здесь. — Он положил руку на сердце.