Максим Коробейников - Подробности войны

Но солдаты на это не реагировали никак либо тихо ворчали, чтобы я один мог расслышать;

- Не мятый еще, вот и разоряется...

Я не мог пропустить это мимо ушей и сказал:

- Вам дело говорят. Мы привыкли, а у него глаз свежий. Вам же добра хотят!

Мне хотелось убедить не только их, но и себя, что передаю батальон не только в твердые, но и заботливые руки.

Когда сели обедать и, чокнувшись алюминиевыми кружками, выпили, заместитель по строевой части спросил капитана Чижа:

- И что тебя понесло сюда? Провинился в чем-нибудь?!

Чижа покоробило такое обращение. Мне показалось, что заместитель опрометчиво повел себя, поэтому погрозил ему пальцем:

- Не заводись!

Все насторожились, но Чиж ответил хладнокровно и просто:

- Видите ли, во-первых, я в отличие от некоторых из вас кадровый офицер. Из армии уходить не собираюсь. Это моя пожизненная профессия. Но пока у меня в личном деле не будет записано, что я командовал батальоном, мне полка не дадут. Во-вторых, считаю, что можно воевать лучше. Поэтому попросился на батальон, попробую.

- Ну-ну, - покачал головой замполит. - Заманчиво, ничего не скажешь! В полководцы решил податься... А подумал о том, что может быть? Вот наш комбат. Плакать хочется, до чего жалко отпускать. А что же? Два года взводным и ротным пахал на Северо-Западном и Волховском. Сколько раз в атаку ходил и атаки отбивал - счет потерял. А как в сорок втором дали "За отвагу", а потом "Отечественную войну", так с ними и остался. А ты за три месяца в дивизии три ордена, слышал, получил. Вот ему и запишут в личное дело - одно, а тебе другое. Не так ли?

- Ему-то уже записали за то, что его ребята за проволоку лазили, повел в свою сторону заместитель по строевой.

"Отчаянная голова", - подумал я (ему предстояло служить под началом Чижа). Капитан принял вызов заместителя по строевой спокойно.

- Я тоже не сидел в землянке. Я лично привел не одного "языка", сказал он и повернулся к своему "противнику": - А здесь еще посмотрим, товарищ капитан, кто чего стоит и кто каков.

Мне понравилась выдержка и твердость Чижа.

А заместитель по строевой продолжал гнуть свою линию:

- Знаем мы таких! Был тут у нас один командир разведвзвода, его командиром роты прислали. Месяц не выдержал. Пришел к комбату обратно в разведку проситься. "Лучше я, - говорит, - каждый день "за языком" ходить буду, чем эту лямку тянуть окаянную. Разве, - говорит, - это жизнь?" Все-таки удалось ему от нас уйти. Ловкий мужик был. Сначала, первые дни, все шутки-прибаутки. А потом сник, пардону начал просить.

Капитан Чиж опять выдержку проявил, ни слова поперек не сказал, только посмотрел искоса и с ухмылкой: дескать, все ясно, что ни говори, меня не переубедишь, у меня свой взгляд на все.

- Ну, братцы, - предложил я, - давайте выпьем за фронтовую дружбу. Что нам делить?! Ну, в самом деле!

Капитан Чиж первым поднес свою кружку к моей.

- Вам легко говорить. Вас здесь не будет, - сказал заместитель по строевой и, тоже чокнувшись, быстро выпил. А мне опять стало чуть совестно, что ли.

Через два часа мы с ординарцем тряслись в телеге по жердевому настилу. Оказалось, что и здесь, в ближнем тылу, земля изрыта свежими взрывами и не убрана еще с полей разбитая техника, та самая, которая работала, когда мы продвигались к Великой. Валялись орудия, брошенные в воронки и залитые водой, башня от танка, опрокинутая как тарелка, стояли исковерканные штабные блиндажи.

Анатолий проклинал все на свете. И эти жерди, каждая из которых отдавалась, как говорил он, у него в печенке. И этот по-весеннему горячий и светлый день, который разлучает нас (что он меня любил, это я знал). И Чижа, к которому он перейдет по наследству и которого он возненавидел с первого взгляда.

- Ничего, Анатолий, привыкнешь, - старался я успокоить его. - Этот Чиж не такой уж плохой, как кажется с непривычки. Боевой мужик. Видно, что не раскисает. Аккуратный, не то что мы с тобой: ходим грязные, оборванные, немытые, стыдно смотреть.

- Так сказали бы, товарищ капитан, - обиделся Анатолий. - Неужели трудно постирать?

- Сам мог догадаться...

Так ехали мы и перекидывались словами. Я успокаивал ординарца, чтобы он особенно-то не горевал обо мне. Хотя, не скрою, мне было бы неприятно, если бы он радовался тому, что я уезжаю.

- Ничего, Анатолий, привыкнешь.

- Ну да! Он, товарищ капитан, презирает нас. Разоделся пришел...

- Как же не презирать, когда мы такие замызганные? Разве это плохо, что он чисто одет? - спросил я укоризненно.

И Анатолий замолчал.

В это время начался артиллерийский налет по дороге, несколько впереди. Анатолий остановил лошадь, выпрыгнул из телеги, подвел ее к кромке леса, я тоже выскочил. Анатолий крикнул:

- Ложись, товарищ капитан!

Лошадь дернулась и оглоблей зацепилась за дерево, а на дорогу, по которой мы только что проехали, упал снаряд. Потом мы заскочили в телегу и погнали вперед, туда, куда упали первые снаряды.

Обстрел скоро прекратился, и, когда мы подъехали к бугру, на котором стояла огромная сосна, вся очесанная и исстреленная, Анатолий остановил лошадь.

- Товарищ капитан, - сказал он, - вот здесь, кажись, Милешина убило...

Сошли с телеги, поднялись на бугор, постояли у дощатого обелиска. Надпись на нем прочитать уже было невозможно. Звездочка затерялась: видно, сорвало ветром.

- Жалко Милешина, - сказал Анатолий.

Действительно, его было жалко. Мальчик еще, только пришел в батальон офицером связи. В то время много погибало таких восемнадцатилетних младших лейтенантов, выпускников всевозможных офицерских курсов.

Могила Милешина еще более обострила желание выжить, остановить это движение навстречу гибели, которое я чувствовал в последние дни, обессилев и упав духом от нечеловеческой усталости и постоянного изнуряющего фронтового труда и быта.

Скажу откровенно, душой я был уже там, где-то далеко-далеко, и ждал с нетерпением, когда трудное, страшное, грязное и кровавое уйдет из моей жизни. Эта поездка с ординарцем в штаб армии как бы подводила черту. Вот она, невидимая граница между настоящим и будущим, о котором и мечтать боялся. Я пытался представить себе Москву, особенно хотелось посмотреть на гражданских: какие они, чем живут. До войны мне дважды привелось побывать в Москве - в четырнадцать и семнадцать лет, и те юношеские воспоминания оживали в сознании, и я радовался как ребенок. Анатолий все время бубнил свое:

- Вот, товарищ капитан, вы уедете учиться, а нас, говорят, менять скоро будут. В тыл на формировку уедем. А вас уже не будет с нами. Вы с другими людьми будете... Разве они будут так о вас заботиться? Ни в жизнь!

За дребезжанием, стуком и скрипом телеги мы ничего не слышали вокруг, поэтому, когда подъехали к перелеску, кто-то крикнул: