Наталья Рапопорт - То ли быль, то ли небыль

Знаешь, кто был самым счастливым человеком в день твоей свадьбы с Куртом? Думаешь, ты? Нет, дорогая, – это была я. Я поехала за тобой в Берлин, я сопровождала вас до двери полицайпрезидиума и ждала вашего выхода, а потом отпраздновала твою свадьбу в шикарном ресторане.

Огюст очень страдал, когда ты вышла замуж. Я не подавала вида, что замечаю это и знаю причину.

Потом вы с Куртом уехали в СССР. Я надеялась, что дистанция и время помогут Огюсту справиться с его недугом, но он всё время следил за тобой, за твоими передвижениями и перипетиями судьбы. Мы были в курсе, что Курт поругался со Сталиным, вернулся в Германию и был арестован гестапо, а ты оставалась в Москве. Потом и ты исчезла. Огюст непрерывно искал твой след, но нашёл его только в конце пятидесятых годов, когда ты вернулась из советского концлагеря.

Вскоре после твоего исчезновения в конце тридцатых годов началась война. Огюст, конечно, отправился в Испанию. Он попал в плен к франкистам и был приговорён к смерти, но накануне казни бежал. Ему удалось достать подложные документы, с которыми он вернулся во Францию. Когда сюда пришли немцы, Огюст стал одним из организаторов Сопротивления, и я всегда была рядом с ним. Эта совместная работа и постоянная опасность, жизнь на краю, очень нас сблизили. Я была счастлива.

Потом он был снова арестован, на этот раз немецкими фашистами, но из-за его фальшивых документов они не докапались, что это – Огюст Работэ, приговорённый к смерти франкистами и бежавший из франкистской тюрьмы. Огюст оказался в немецком концлагере. Я старалась, как могла, его заменить и стала руководительницей французского женского Сопротивления.

Когда кончилась война, меня выбрали в Сенат. Огюст мною очень гордился. Это были наши самые счастливые годы.

Но однажды мне позвонил его врач и попросил зайти.

– У Огюста рак печени, – сказал врач. – Сделать ничего нельзя. Ему осталось жить несколько месяцев. Ему я ничего не сказал. Постарайся увезти его в деревню, пусть отдыхает, дышит свежим воздухом. У него будут боли, и тебе придётся делать ему уколы. Вот тебе ампулы, моя медсестра тебя научит. Но наступит день, когда уколы не помогут. На этот случай – вот тебе одна последняя ампула. Никому другому я бы её не дал. Но тебе я доверяю, потому что уверен, что ты не воспользуешься ею без самой крайней необходимости. У Огюста будут страшные мучения – постарайся их ему облегчить.

Я притворилась, что плохо себя чувствую и нуждаюсь в отдыхе. Мы уехали в деревню. Вскоре у Огюста начались боли, и он обо всём догадался, но мы никогда об этом не говорили. Это был заговор молчания, мучительный для нас обоих, и тем не менее мы молчали – очень страшно было облечь в слова то, что на нас надвигалось.

Он страшно похудел. Я стала делать ему уколы. И наступил день, когда укол не помог. Огюст лежал на кровати и от боли царапал и рвал руками простыню. Я сказала:

– Сейчас. Я сделаю тебе ещё один укол.

– Не надо, – сказал Огюст. – Я столько раз смотрел в глаза смерти, что хорошо знаю эту даму в лицо. Я справлюсь сам. Лучше сбегай в подвал, принеси вина.

И нам вдруг стало очень легко. Не надо было больше притворяться. Я принесла бутылку вина, мы выпили и о многом важном поговорили. Он очень старался подготовить меня к будущей жизни без него. Потом Огюст сказал:

– Мария. Я должен тебе сказать ещё одну вещь. Я всю жизнь любил другую женщину.

Я сказала:

– Я знаю. Он поразился:

– Ты знаешь?!

– Конечно. Неужели ты думаешь, что можно что-то скрыть от женщины, которая любит?!

– Мария, у меня к тебе просьба. Найди Мишку. Она в Москве, её фамилия теперь Славуцкая. Расскажи ей обо мне. Пусть моя жизнь оставит хоть какой-то след в её жизни.

Я обещала. К утру Огюст умер.

Прошло несколько месяцев, и вдруг я получаю приглашение на парад тридцатилетия Победы в Москву. Раньше меня никогда не приглашали, и я в Москве не была, а тут вдруг пригласили как руководительницу французского женского Сопротивления. Это было как знак ОТТУДА, словно Огюст напоминал мне о моём обещании найти тебя. Мне помогли найти твой адрес и телефон – и вот я здесь.

На следующий день Мария уехала. Вскоре после её отъезда Мишка получила вторую открытку из Парижа. «Какая я глупая, – писала Мария. – Как же я не пригласила тебя к себе! Представь, как счастлив бы был Огюст, если б ты приехала сюда, походила по тем же половицам, подышала тем же воздухом!

«Что ты, Мария, – отвечала ей Мишка. – Ты забыла, где я живу. Кто ж меня пустит!»

«Разве я не руководительница женского Сопротивления?!» – возразила ей на это Мария.

И через месяц в Мишкиной квартире раздался телефонный звонок:

– С вами говорят из канцелярии Леонида Ильича Брежнева. Вам оформлен паспорт для поездки во Францию. Зайдите в городской ОВИР его получить.

– Ваш паспорт действителен только на Францию. Не вздумайте заезжать в другие страны, – наставлял Мишку чиновник ОВИРа.

– Учту, – сказала Мишка.

На мглистый берег юности…

Я уплывал всё дальше, дальше, без оглядки, На мглистый берег юности моей…

Как заливает камыши волненье после шторма, Ушли на дно его души её черты и формы…

Поезд в Париж идёт через Кёльн и стоит там минут пятнадцать. Мишка позвонила Бёллю:

– Неожиданно еду в Париж. Через Кёльн. Приходите на платформу повидаться!

– Конечно, – обрадовался Бёлль, пришёл к поезду и похитил Мишку. На глазах поражённых попутчиков, преодолев отчаянное Мишкино сопротиление, он вынес её из поезда на руках и крепко держал в объятиях, пока поезд не ушёл.

Бёлль привёз Мишку в свой загородный дом. Они выпили по бокалу вина.

– Тебе приготовлена вот эта комната, – показал Бёлль Мишке. – Последним человеком, который спал в этой постели, был Александр Исаевич Солженицын. Видишь тот сарай без крыши? Крышу проломили репортёры год назад, когда я встретил в аэропорту изгнанного из страны Солженицына и привёз его к себе домой. Репортёры со всего мира тогда как с цепи сорвались. Я сарай не ремонтирую, пусть стоит, как памятник этому событию.

– Спи, Мишка, завтра тебе предстоит трудный день, – неожиданно заключил Бёлль и вышел.

И на следующее утро… Вы, конечно, уже догадались… На следующее утро, связав в тугой узел минувшие сорок лет, в Мишкину комнату в доме Бёлля вошёл её первый муж Курт Мюллер.

То есть сначала в комнату вплыл огромный букет Мишкиных любимых полевых цветов, за завесой которых обнаружился Курт.

– Мишка, что ты испытала? Пожалуйста, расскажи, что ты испытала в эту минуту? – приставала я.