Юрий Нагибин - О любви (сборник)
— Уже? — спросил Старков. — А мне дадут зайти в камеру?
— Зачем? — спросил начальник тюрьмы.
— Побриться. Помыться. Я хочу быть в порядке.
— Вы были бы в порядке, если бы не учинили скандал. Такие выходки расцениваются как бунт.
— Дайте руку, — сказал врач. Он посчитал пульс. — Вы сделали всю гимнастику?
— Да. Успел.
— Тогда нормально.
Он вынул стетоскоп и послушал сердце арестанта.
— Ну и насос у вас! — сказал восхищенно.
— Никогда не жаловался.
— Что вчера случилось? Сдали нервы?
— С нервами у меня все в порядке. Но я не допускаю ни тюремного, ни вельможного хамства.
— Но-но, полегче! — одернул его начальник тюрьмы.
— Вы уже ничего не можете мне сделать, — насмешливо сказал Старков. — Кончилась ваша власть.
— Ничуть. Лишу прогулок.
— Каких еще прогулок?
— С сегодняшнего дня вам разрешена прогулка…
…Старков и двое тюремщиков идут по внутреннему двору тюрьмы. Он впереди, они на полшага позади.
Старков идет очень медленно, приостанавливается, задирает голову и ловит лицом солнечный свет чистого морозного утра. Тюремщики тоже останавливаются и терпеливо ждут, когда арестант последует дальше.
Старков увидел свежий конский навоз и над ним стайку суетливых воробьев.
— Воробьи, — говорит он, оглянувшись на тюремщиков.
Пошли дальше. Он приметил куст рябины, сохранивший красные прокаленные морозом ягоды.
— Рябина, — сказал он неуверенно.
— Послушать тебя, так ты долгий срок мотаешь, — сказал более общительный из тюремщиков. — Давно ли тут? А уж весь Божий мир позабыл…
— А я его раньше не помнил, — тихо проговорил Старков…
…Свежий, раскрасневшийся после прогулки, Старков возвращается в свою камеру. Здесь его ждет неприятный сюрприз: на табурете уютно устроилась с вязаньем изгнанная им Мария Александровна. Он провел рукой по глазам, пытаясь прогнать наваждение.
— Опять вы?.. — произнес он ошеломленно.
— От меня так просто не отделаться, — сказала она с добродушным смешком. — И хотите злитесь, хотите нет, я подала прошение на имя государя.
— Вы подделали мою подпись?
— Боже избави! За кого вы меня принимаете? — Мария Александровна рассмеялась. — Я от себя подала. Государь мне не откажет. Не может отказать.
— Я не знаю, кто вы, — тягуче, предохраняя себя от нового взрыва, произнес Старков. — Но я никого не уполномочивал вмешиваться в мои дела. Слышите? — Он опять начал заходиться. — Я вас не знаю. И знать не хочу!
— Да нет же, — с кротким упорством сказала Мария Александровна. — Вы меня знаете. Только притворяетесь зачем-то… Я вдова Кирилла Михайловича.
Он молчал, то ли все еще не понимая очевидного, то ли не желая понимать. Она шутливо надула губы:
— Какой беспамятный! Вы же прекрасно знали моего мужа.
— Извините, — бессознательно продолжая сопротивляться слишком тягостному открытию, деревянным голосом сказал Старков. — Я не имел чести знать вашего супруга, даже не был представлен ему.
— За что же вы его тогда?.. — как-то очень по-домашнему удивилась Мария Александровна.
Ее наивность разрядила обстановку. Старков испытал странное облегчение — теперь все встало на свои места.
— Можно не объяснять? — Он едва скрыл усмешку.
— Как хотите, — сказала она чуть обиженно. — Но Кирилл Михайлович был очень хороший человек. Если бы вы знали его ближе, вы бы его полюбили.
Старков очень пристально и недобро уставился на нее. Она заметила это и, подняв голову над вязаньем, улыбнулась ему.
— Правда, правда, — сказала детским голоском.
— Тут правда не ночевала, — жестко сказал Старков. — Говорят, любовь слепа. Но не до такой же степени. Вы не могли не знать, какова общественная репутация у вашего мужа. Меня это не касается. Я хочу понять другое: что вам от меня надо? Зачем вам сдалась эта фальшивая и утомительная игра?
Она перестала вязать и с огорченно-растерянным видом уставилась на Старкова:
— А теперь я вас не понимаю. Какая фальшь, какая игра? Спасти человека — это игра?
— Меня нельзя спасти. Да я и не желаю.
— О, вы хотите искупить свою вину. Как это высоко! Вы благородный юноша! — В глазах ее заблестели слезы.
— Погодите! — поморщился Старков. — Забудьте хоть на минуту о своем прекраснодушии. Есть более точное слово — детскость, ребячливость мысли, поведения…
— Инфантильность? — подсказала Мария Александровна.
— Во-во!.. Это у вас, если… — глаза Старкова недобро сузились, — если только не ханжество или отвратительная игра.
Она всплеснула руками:
— Опять вы говорите об игре! Для чего мне играть?
— А как же! Поманить помилованием, а когда дурак раскиснет — бац и петля. Хорошая шутка!
— Бедный человек! — сказала она из глубины души. — Как недобра была жизнь к вам, если вы… Бедный человек!
— И вовсе не бедный. Со мной этот номер не пройдет. Я не хочу помилования. Но не по тем причинам, которые вы придумали. Я не раскаиваюсь. Если бы пришлось, я бы все повторил сначала. Я не хочу таскаться остаток жизни с тачкой на каторге или греметь кандалами на руднике. Нет, спасибо! Уйти надо спокойно и чисто, а не размазывать слизью свою судьбу.
— Но почему все так мрачно? Кончится срок…
— И я вылезу на волю больным, ни на что не годным стариком.
— С каторги и бежать можно! — азартно воскликнула Мария Александровна.
— Браво! Вот слова, достойные Великой княгини. — Голос его опять пожесточал. — Выслушайте меня внимательно. Я не боюсь смерти и равно не боюсь подождать ее еще неделю-другую. Меня этим не собьешь. Я не потерял сон и не начну бить поклоны Боженьке. И уповать на милость его помазанника тоже не буду. Для меня все Романовы ублюдки, а первый ублюдок ваш недоделанный царь. От меня явно что-то ждут. Может, власть ослабла в коленках? Или бесит мое презрение к царской милости?
— И вы считаете меня участницей всех этих подлостей? — В голосе — обида и укоризна.
Старков посмотрел в лицо женщине, отвел глаза, но не отступил:
— Почем я знаю? Может, вас просто используют, зная вашу…
— Инфантильность, — снова помогла Мария Александровна.
— Вот, вот! Не теряйте на меня время. У вас своих забот хватит.
— Вы совсем не верите людям?
— Я не верю Романовым.
— Романовы разные. Государь очень порядочный человек. Невезучий и слишком деликатный. Этим пользуются нечестные люди. И мой Кирилл был рыцарем без страха и упрека.
Старков нагнулся, нашарил под кроватью табак и кресало, свернул папироску, закурил, пустив в лицо гостьи — непреднамеренно — вонючую махорочную струю.
