Путешествие парижанки в Лхасу - Давид-Ниэль Александра
— Убирайся! — приказал он повелительным тоном.
Я вновь обрела хладнокровие. Всякое притворство было бесполезно. Лицо странника не вызывало у меня никаких ассоциаций, но он, несомненно, знал, кто я такая. Не следовало терять присутствия духа: этот лама, скорее всего, не собирается на меня доносить.
— Идите, — сказала я Йонгдену, — разведите для себя костер в стороне.
Мой сын взял охапку хвороста, горящую ветку и удалился.
— Не напрягайте вашу память, жетсунема, — сказал мне отшельник, когда мы остались одни, — у меня столько лиц, сколько мне нужно, и вы никогда не видели меня в теперешнем облике.
Затем последовала долгая беседа, затрагивавшая слишком специфические вопросы тибетской философии и мистицизма, поэтому я не стану ее здесь приводить. Наконец путник встал, взял в руки посох и направился к чаще, бесшумно ступая по каменистой земле; в мгновение ока он исчез из вида, растворившись во мраке, как призрак.
Я позвала Йонгдена и коротко сказала, опережая его вопросы:
— Этот гомпчен нас знает, хотя я не могу вспомнить, где его видела, но он нас не выдаст.
Затем я легла и притворилась спящей, чтобы спокойно следить за ходом мыслей, которые вызвали во мне слова таинственного странника. Но вскоре небо озарилось бледным светом — занялась заря. Пока я внимала своему внутреннему голосу, прошла целая ночь.
Мы снова развели огонь, чтобы приготовить себе скромный завтрак. Несмотря на то что беседа с ламой должна была полностью меня успокоить и избавить от всяческих подозрений на сей счет, мой ум, уставший от многомесячной тягостной тревоги и постоянных волнений, не мог оградить себя от опасений, которые вновь стали терзать его. У меня пропало желание продолжать начатую экскурсию.
Вероятно, гомпчен должен был спуститься в долину, где протекает река Жьямда, если только он не направит стопы в какой-нибудь скит, спрятанный в горном ущелье, и, невзирая на все свое уважение к нему, я предпочитала не следовать по пятам за человеком, который меня знает[150].
— Давайте вернемся назад, — сказала я Йонгдену. — Мы пройдем через перевал Темо и осмотрим большой монастырь, расположенный в этом месте. Вы наверняка сможете купить там теплую одежду, в которой так нуждаетесь.
Мы благополучно добрались до обжитых мест, миновали несколько деревень и однажды вечером, когда стемнело, подошли к подножию тропы, ведущей к перевалу.
В этом месте стоял большой, массивный дом, сложенный из серого камня, и вокруг него раскинулись пастбища. Несмотря на чрезвычайно внушительный вид постройки, от нее исходило ощущение угрозы. Фотография этого дома с подписью «Гостиница смерти» или «Замок с привидениями» могла бы стать неплохой иллюстрацией для какого-нибудь жуткого готического романа.
Нас встретили любезно и немедленно провели на второй этаж, в большую, чистую и очень уединенную комнату с одним-единственным маленьким окошком.
Мы с Йонгденом занялись приготовлением супа, но тут появились некий лама и немо, который нес его вещи. Мы поняли, что это новый постоялец, который будет нашим соседом по комнате.
Это нам не понравилось, но у нас не было другого выхода. Комната, которую нам отвели, была лучшей в доме после хозяйских покоев. Другие номера занимали купцы, возвращавшиеся из Лхасы, и, поселив двух лам вместе, немо тем самым выразил каждому из них свое почтение.
Путник казался спокойным и хорошо воспитанным человеком. Он расстелил вдали от нас, в другом конце комнаты, коврик, заменявший ему постель, и подошел к очагу, чтобы приготовить себе чай.
Йонгден вежливо пригласил его присоединиться к нам, так как наш суп был уже готов и затем мы также собирались пить чай. Лама согласился, но выложил из сумки хлеб и другие продукты, чтобы внести свою лепту в общую трапезу. Затем он сел рядом с нами и принялся есть.
Тибетский обычай требовал, чтобы я оставалась в стороне от мужчин, и, воспользовавшись этим, я принялась наблюдать из своего темного закутка за незнакомцем, сидевшим у огня.
Гомтаг[151] надетый через плечо поверх дорожного костюма китайского покроя, некоторые детали его наряда и посох с железным наконечником, увенчанный трезубцем, который он воткнул в щель между досками пола, когда вошел в комнату, указывали на то, что лама принадлежит к одной из сект «красных колпаков», вероятно к секте Дзогчен.
Дунг хатам[152], освещенный пляшущими языками огня, создавал в обыкновенном крестьянском доме таинственную и волнующую атмосферу тибетских скитов. Он напоминал мне отшельников, поблизости от которых я жила, и других схимников, с кем мне удалось лишь перекинуться несколькими словами во время случайных встреч. Он заставил меня также вспомнить о гомпчене, которого мы видели несколько дней назад, но возможно, что память о таинственном ламе еще не изгладилась в моей душе сама по себе.
Однако, за исключением этого предмета, имеющегося в распоряжении всякого тантристского ламы, у нашего нового знакомого не было ничего общего с загадочным человеком, столь неожиданно возникшим перед нами в лесу.
Обменявшись с Йонгденом вежливыми приветствиями и по традиции расспросив его о родных краях и странствиях, путник показал себя незаурядным знатоком провинции Кхам.
Поначалу я молча сидела в стороне, в соответствии со своей ролью, но через некоторое время, видя, что Йонгден невнимательно слушает тонкие рассуждения своего ученого собрата, и не желая упускать возможности прояснить интересовавший меня вопрос, я позабыла об осторожности и вмешалась в разговор двух лам.
Казалось, что незнакомец нисколько не удивился, что какая-то жалкая нищенка обладает незаурядными для женщин и мирян этой страны знаниями. Возможно, его настолько захватила тема беседы, что он уже не обращал внимания на собеседников.
Мы засиделись далеко за полночь, приводя по памяти цитаты из старых текстов и комментируя их, а также вспоминая толкования известных авторов. Я была в восторге.
Однако за ночь мой востоковедческий пыл угас, и, проснувшись наутро до того, как рассвело, я почувствовала себя более чем неуютно.
Мало того, что меня узнал таинственный гомпчен, я сама допустила худшую оплошность. Показав свою осведомленность в вопросах, интересующих только просвещенных священников, я, возможно, возбудила любопытство нашего соседа по комнате и вызвала у него подозрение. Пилинг жетсунема, расхаживающая по Тибету уже восемь лет, была известна в разных уголках страны хотя бы понаслышке. Какую же глупость я совершила! Что будет, если лама без всякой задней мысли похвастается перед другими встречей со мной? Разве я тем самым не поставила под угрозу успешное завершение своего тяжелого путешествия? Сумею ли я теперь добраться до Лхасы?
Предаваясь этим малоприятным мыслям, я поднялась к Темо-ла, оставив странствующего философа досыпать в сером доме, отчего-то внушавшем мне тревогу.
Дорога, покрытая у вершины горы толстым слоем снега, тем не менее была удобной, и мы без труда преодолели перевал. Спуск через лес по направлению к Брахмапутре был чрезвычайно долгим. Мы позволили себе лишь короткую передышку, и все же стемнело прежде, чем нам удалось добраться до первых домов Темо.
Решив, что здешние крестьяне уже заперли двери и уснули, мы поставили свою палатку в уединенном месте. Неподалеку оказались дрова, и, притащив часть топлива в свой лагерь, мы смогли развести большой костер. Было довольно холодно, но, положив догорающие поленья перед незадернутым входом в палатку, мы надеялись, что наши ноги не замерзнут.
Ночь прошла спокойно, и я проснулась поздно, вернее, мне приснилось, что я проснулась на рассвете и увидела перед собой ламу. Этот человек не был похож ни на непостижимого гомпчена, ни на образованного любителя рассуждений, оставшегося по другую сторону горы. Лама стоял с непокрытой головой. Длинные волосы, заплетенные в косу, доходили ему до пят, и на нем был костюм рескьянгов с белой юбкой.
