Любовь Овсянникова - С историей на плечах

Подъезжаем к Москве. Смотрю в окно, а там снег лежит. И то ли я испугалась, что простужу почки и захвораю вдали от дома, то ли сказалась перемена климата — не знаю, но случился тогда у меня странный обморок. Только вышли мы с вокзала в город, зашли поесть пельменей, а мне душно и плохо... Погуляли по улице, подышали свежим воздухом, идем в метро, чтобы ехать в Измайлово...

И тут я чувствую, что теряю сознание. Каким-то чудом успела подбежать к скамейке, попросила всех встать и бухнулась на нее — и вовремя, потому что тут же вырубилась. Конечно, вызвали «скорую» — одну, потом вторую... Откачивали они меня рьяно, но ничего не помогало.

Муж мой дорогой стоит рядом, за пальчики меня держит. А медсестры его прогоняют: «Кто вы такой мужчина? Отойдите от больной! У нее золотых колец полные пальцы. Не хватало еще обокрасть ее да нас все свалить». Я ее муж, — шепчет Юра и не уходит.

Интересно, что я все-все слышала и даже, кажется, видела, хотя глаза мои были закрыты. И чувствовала себя обыкновенно. Только дать о себе знать не могла: ни слово сказать, ни пальцем шевельнуть. Лежала — бревно-бревном. Что это было, до сих пор не знаю. Потом все «скорые», с кем-то перезвонившись, оставили возле меня медсестру, наказали не прекращать попытки привести меня в чувство, а сами поехали за новыми врачами, узкой специальности. Медсестра от отчаяния что-то уколола мне, и я сразу встала — словно меня, спящую царевну, принц поцеловал. Вздохнула, как после сна.

Ну чего было врачей дожидаться и продолжать голову им морочить? Поблагодарила я медсестру и поехали мы восвояси. Правда, весь тот отпуск я проболела так тяжело, что встать в столовую не могла — голова сильно кружилась и слабость одолевала. А еще мне было все время очень жарко, я просила держать окно открытым. А Юрочка буквально замерзал и чуть не плакал от дискомфорта.

Все запланированные покупки он делал сам, бедный. Таким он был подавленным, таким несчастным при этом... Так ему было непривычно покупать себе хорошие дорогие вещи, которые мы наметили. Наверное, только желание одеть его и заставило меня встать. Под конец отпуска я раза два-три вышла в город. Тихо-медленно съездили мы за норковой шапкой для Юры, а потом купили мне финские теплые сапожки, часа два в очереди стояли. Ну и в театр сходили.

Домой приехали ровно первого Мая — в городе демонстрация, дороги перекрыты, транспорт не ходит. И жара! Сняла я свой плащик, колготки и тут обрадовалась, что на ногах босоножки, а не ботинки, ведь немало идти предстояло.

Благо что мы жили уже в центре. Задами вышли на улицу Шмидта, по ней прошли до улицы Комсомольской и притопали домой. Устали — не шутка сказать, ведь все покупки несли на себе.

Но что значит молодость — тут же узнали, что в город с презентацией приехал Сергей Шакуров и ринулись за билетами. Чудом оказалось, что они есть. Купили. Где-то неподалеку купили цветов. Все это налету, быстро, бегом-кругом.

Опаздывая на всю катушку, залетели в вестибюль кинотеатра «Украина» (напротив горсовета), смотрим — никого уже нет, все зашли в зал. Но дверь еще открыта — бежим в проем. И вдруг отходит от стены невысокий мужчина, щупленький с молодыми искрящимися глазами. При виде нас, таких спешащих и с букетом, улыбается во весь рот. Счастливый словно в лотерею выиграл. Сергей Шакуров! У него уникальная улыбка — распахнутая, приветливая, доверчивая. Ну славный, и все!

— А я как раз жду вас, чтобы дверь закрыть, — говорит он своим узнаваемым голосом, без преувеличения чудным! И смеется еще больше.

— Тогда вот вам за это цветы, чтобы мне потом на сцену не выходить, — сказала я и вручила ему букет.

Он поблагодарил и действительно умело и ловко закрыл за нами дверь в зал, задернул внутренние суконные звуконепроницаемые занавески.

А вот фильм не запомнила какой был...

Ну и еще раз о голосе Шакурова. Много у нас было актеров с восхитительными узнаваемыми голосами, которые много работали в дубляже и порой украшали роль больше чем те, кто играл. Это Юрий Яковлев, Ефим Копелян, Василий Лановой, Станислав Любшин... Всех не перечислить.

Но такого чуда, какое сотворил Шакуров в сериале «Никколо Паганини», где озвучивал Владимира Мсряна в главной роли, чтобы так гениально попасть в точку, так дополнить образ великого скрипача, — такого успеха не помню ни у кого.

Картина «Никколо Паганини» стала одной из самых приметных премьер своего времени. Это вообще шедевр века! Здесь многое соединилось нерасторжимо в некий божественный сплав: и гениальная игра Владимира Мсряна, и музыка с песней «Дорога без конца», вершинно и неповторимо исполненная Альбертом Ахмадулиным, и завораживающий голос Сергея Шакурова, органично сливающийся с образом, дополняющий его и расцвечивающий всеми нюансами эмоций, мук и страданий. От этого голоса заходится сердце, плачет и отзывчивости его нет конца.

Да, этим голосом персонально для нас с Юрой с глазу на глаз была сказана одна веселая и приятная фраза. Ура!

Нелюдь в человечьем образе

Наступил май 1985 года. Перемены, шедшие из Кремля, начали захлестывать города и веси, будоражить народ. Новостью номер один явилось то, что недавно избранный руководитель государства, велеречивый, рукомахательный и обильножестый веселун, затеял шумный и интригующий вояж по стране. В воздухе носилось предощущение, что за этим что-то кроется — что-то помимо своей персональной политической рекламы. С самого начала это смахивало на гастроли артистической труппы. И скорее всего, с целью — высказаться.

Осуществлять свой план М. С. Горбачев начал с города на Неве, как бы отдавая дань его исторической роли, в которой он послужил колыбелью социалистической революции. В том, что этим жестом демонстрируется уважение и к самой революции, никто не сомневался. Как не сомневались и в другом — что по маршруту поездки высокого гостя будут установлены трибуны, с которых прозвучат его программные заявления о целях и задачах. Так было принято. Очень уж настораживали публику появившиеся в прессе разговоры об обновлении власти, а пуще того шокировали озвученные намерения «улучшать социализм», а не продолжать развивать его. Выходит, по мнению Горбачева, социализм был плох, если нуждался в улучшении? Тогда почему он раньше молчал? Или это была просто новая риторика? Или новая метла будет сметать пыль не только с пола, но и со всего здания устоявшегося строя? На эти вопросы могло ответить выступление Горбачева в Ленинграде.

Люди приникли к экранам телевизоров.

И вот оно состоялось.

Сначала, когда Горбачев сказал там: «Всем нам надо перестраиваться. Всем», — на эту фразу не обратили внимания. Но когда от нее тут же возник термин «перестройка» и из него образовали название нового периода нашей истории, а азтем через средства массовой информации начали агрессивно продавливать его в сознание людей, стало ясно, что это была далеко и издалека идущая домашняя заготовка. За кажущейся простотой этой фразы угадывались зловещие тени дракона с алчной пастью, который разработал в отношении СССР долгосрочную операцию, наняв исполнителями Горбачева и его клику. Попросту говоря, завоняло происками госдепа — как ни дико было это понимать. Мысль, что наше руководство способно подплясывать под дудку США, приходила к людям еще со времен Хрущева, несмотря на его эпатажи и резкие выступления. Хвост перед заокеанцами он все-таки поджимал, если не больше…