Анатолий Виноградов - Стендаль

Шарль Нодье перебивает Бейля. Он, негодуя, приводит мотивы полицейского запрещения газовых фонарей на улицах Парижа. (Этого добились полоумные друзья де Местра из салона Свечиной.)

— Газ отравляет растительность в городе. Деревья вянут, дети вымирают тысячами под влиянием газовых фонарей. Но с каждым десятилетием люди требуют все более и более яркого света, — говорит автор «Жана Сбогара», размахивая кулаком перед носом Бейля.

Бейль продолжает свою мысль:

— Что это, в самом деле? Какая-то русская дворянка, организовавшая салон в Париже, называет Байрона сатаниитом, запрещает дальнейшее движение человеческого прогресса, а болван барон Нолак пишет о ней мемуары, хотя она еще жива, и в мемуарах называет ее «clucva podsniejnaia». Что такое клюква? — восклицает Бейль. — Это растение на болотах. Удобно ли называть русскую дворянку таким паршивым растением?

Рядом с ним стоит Альберт Стапфер, такой же французский Александр Тургенев по отношению к немецкой литературе, каким был в России по отношению к французской литературе вечно путешествующий Тургенев. Тут и Этьен Делеклюз, тут Виолле ле Дюк, тут господин Нодье, искусствоведы, журналисты, авторы приключенческих новелл. Они слушают Бейля, посмеиваясь над его горячностью… Они не знают, что она объясняется просто: когда он говорит оде Местре, этом «Вольтере реакции», перед ним возникает грязный, немытый и пахнущий вонючим козлиным потом аббат Райян!

Но вместо Райяна в гостиной — Ленге, и с выражением величайшего порицания смотрит он на оратора.

Он возражает Бейлю. Существуют истины, исключающие друг друга. А мы их признаем одинаково правильными и обязательными для человека. Ленге с циничной усмешкой подносит к глазам Бейля газету либерального направления и газету католической реакции.

Воцаряется молчание. Бейль читает статью, которая защищает от натиска французской реакции испанскую революцию, а затем переходит ко второй статье, которая проклинает испанскую революцию как исчадие ада, воскрешающее в Европе страшный призрак Конвента.

Бейль бросает обе газеты на стол:

— Что вы хотите этим сказать?

Ленге спрашивает:

— Какая статья лучше?

Бейль:

— С точки зрения литературного стиля и развития доводов обе статьи прекрасны.

Ленге:

— Обе статьи написаны мною.

Звонкий, заливистый смех раздается в углу. Хохочет молодой человек со свинцовыми глазами и длинным, свисающим носом.

Бейль смотрит то на него, то на Ленге.

Ленге готов за деньги отстаивать любую истину, а за большую сумму — опровергать ее, он только что цинично в этом признался[69].

«Кроме поразительной искренней привязанности к любому премьер-министру и кроме храбрости, Мезонетт отличался еще одним качеством, которое мне нравится. За то, что он убеждал французов в превосходстве Бурбонов, Мезонетт получал от министра двадцать две тысячи франков, а пропивал тридцать», — писал иронически Бейль.

А смеющийся юноша — его ученик по классу риторики в коллеже Генриха IV, сын художника Леонара Мериме и художницы Анны Моро, молодой кандидат юридических наук, парижский хулиган, гроза публичных домов Итальянского бульвара господин Проспер Мериме. Именно Ленге привил ему такую философию, которая впоследствии привела Мериме к политической беспринципности.

Так произошло знакомство Бейля и Мериме.

«В молодом человеке было что-то наглое и до крайности неприятное. Его маленькие тусклые глаза не меняли своего выражения, которое всегда было злое.

Таково мое первое впечатление от лучшего теперь моего друга».

Мериме удивлен. Почему слова Ленге вызывают негодование Бейля?

Бейль говорит:

— С волками жить — по-волчьи выть. Я вполне понимаю, что надо есть, пить, одеваться, иметь кусок хлеба днем и любовницу ночью. Я понимаю, что ради всего этого нужно притворяться юристами, священниками, чиновниками таможни. Мы можем только притворяться. Но как можно говорить такие подлости, как Жозеф де Местр, утверждающий, что совесть обязывает человека верить в чудеса, когда Вольта и Гальвани разложили воду на кислород и водород, а химия учит нас о единстве материи? Этим можно обманывать, но в это нельзя верить.

Мериме захлопал в ладоши. Ленге захохотал и выронил трубку.

— Пародия — это самое жалкое, что может быть уделом человека. Стоит ли жить, если завтрашний день будет пародией сегодняшнего? А Бурбоны пародируют историю, пытаясь из вчерашнего дня сделать завтрашний.

— Можно ли обмануть историю? — спрашивает Бейль, обращаясь к Мериме.

— Безнаказанно — нельзя, — отвечает Мериме.

— Нет хуже дурака, который, думая обмануть других, обманывает самого себя! — восклицает Бейль.

Ленге рассмеялся. Мериме нахмурился. Все остальные замолчали. Спор прекратился.

С первых же дней знакомства Бейль распознал в Проспере Мериме пытливый и атеистический ум. А Проспер Мериме, как юноша, глубоко искренний перед самим собою, понял внутреннюю силу этого итальянского изгнанника, такого молчаливого и сразу нахохлившегося после комплимента Мериме по адресу «Истории живописи в Италии». Эта неожиданная реакция показалась Мериме признаком скромности, но то было чувство боли, которую вызывали в нем все итальянские воспоминания.

— …Итак, мой молодой восемнадцатилетний друг, я не выражаю вам сожаления за то, что вы родились с таким опозданием. Но советую вам приставить несколько лет к самому себе, не обгоняя нынешнего дня, но просто поправляя ошибку вашей матушки, которая должна была родить вас до Великой революции. Прочтите Гельвеция, прочтите Кабаниса, прочтите Гольбаха и как можно меньше читайте мою «Историю живописи в Италии».

За исключением последнего совета Мериме принял к сердцу все сказанное его взрослым другом. И вот том за томом появляются у него на столе книги, незнакомые раньше. И все это завершает «Большая Энциклопедия наук, искусств и ремесел».

Между лекциями на юридическом факультете, театральными представлениями и ночными кутежами с балеринами Большой оперы Мериме внимательно проходит курс материалистического мировоззрения под непосредственным руководством Бейля.

13 августа 1823 года Мериме кончает Сорбонну. Он должен начать службу. Никак не удается найти подходящее место. Один из друзей Бейля — Аргу — становится министром. Этот долгоносый человек, которого впоследствии «Шаривари» изображал в широкой шляпе, с таким носом, что под ним укрывалась вся семья, берет к себе Мериме. И, начиная с этих пор, при всех многочисленных переходах Аргу из министерства в министерство за ним следует второстепенный, никому не нужный чиновник Проспер Мериме…