Иосиф Пилюшин - У стен Ленинграда

Близился рассвет... Мороз крепчал. Я по-прежнему стоял у бронированного щитка, не отрывая глаз от рубежа противника. Вдруг слух уловил тихий напев; кто-то недалеко пел, повторяя один и тот же куплет песни: "Темная ночь, ты, любимая, знаю, не спишь... И у детской кроватки тайком... ты слезу утираешь". Эта песня, тогда широко распространенная, волновала душу каждого фронтовика.

Вдруг песня оборвалась. Через некоторое время я услышал быстрые шаги, приближавшиеся по траншее. Это был Найденов. Увидев меня, он, улыбаясь, сказал:

- Осип, из города пришла Зина, говорит, что твоего сына навестила. Иди, я за тебя покараулю.

Из кармана ватной куртки Найденова торчал краешек голубого конверта.

- Из дому письмо?

- Нет, от Светланы.

- Где она?

- На фронте. Хотя и не пишет, в каком госпитале, но из слов видно - в полевом.

Найденов, переминаясь с ноги на ногу, взглянул на меня, досадливо махнул рукой и отвернулся.

В этот момент к нам подбежал запыхавшийся связной из штаба полка. С лица его градом катился пот. Он спросил:

- Ребята, кто из вас знает, где найти снайпера Пилюшина?

- Я Пилюшин, а что?

Связной вытер рукавом стеганки дышащее жаром лицо и сказал:

- А я все траншеи первого батальона облазал, вас ищу, идем быстрее к командиру полка.

- А что случилось?

- Откуда мне знать, приказано вас найти, и все тут.

Три километра связной и я бежали без передышки.

Часовой, стоявший у штабной землянки, еще издали увидел нас и крикнул:

- Опоздали! Гусь-то улетел, не стал вас ждать.

- Какой гусь? - спросил я, оторопев.

- Натуральный гусь, какой же еще, только дикий. Повредил себе летом крыло, вот и остался у нас зимовать. Пролетит метров двадцать - тридцать, присядет на снег передохнуть и опять летит подальше от человеческого глаза. - Часовой понизил голос: - Понимаешь, у самого носа полковника пролетел. Вот тут-то ему гусятинки и захотелось. "Кто здесь известный снайпер?" - спрашивает. "Пилюшин", - говорят. Вот он и послал за тобой. Ну а гусь-то не стал тебя дожидаться, потихоньку да полегоньку улетел. Вон туда к шоссейке.

- Какой полковник? Какой гусь? Ты что мелешь?

- Откуда мне знать, сам увидишь.

Я зашел в землянку командира полка Путятина. Меня встретил незнакомый мне полковник, которого, впрочем, я где-то встречал.

- Ты снайпер? - спросил он меня.

- Так точно.

- А сколько у тебя на счету убитых немцев?

- В обороне шестьдесят два. При отступлении не считал.

- Значит, не знаешь, сколько убил немцев?

- Нет, знаю, товарищ полковник.

- Я вызвал тебя, чтобы проверить, действительно ли ты такой меткий, как мне докладывали, - бьешь немца в глаз. Полковник снял с руки часы и повертел ими у моего носа: - Вот мишень, понимаешь?

- Понятно, товарищ командир.

- Я поставлю эту мишень на двести метров, попадешь - твое счастье, не попадешь - отниму снайперскую винтовку! Понимаешь?

- Ясно, товарищ полковник.

Тут только я увидел, что он не особенно твердо держится на ногах.

Полковник накинул на плечи дубленый белый овчинный полушубок, взял шапку-ушанку. Выйдя из землянки, отшагал вдоль насыпи железной дороги двести пятьдесят шагов, положил на снег шапку. На нее часы.

- Разрешаю стрелять с любого положения. Понятно?

- Понятно, товарищ полковник.

- Ну, стреляй!..

Из блиндажей автоматчиков, разведчиков, штабных сотрудников повысовывались головы, стали выходить любопытствующие люди. Послышались приглушенный смех, голоса:

- Неужели Пилюшин станет стрелять в часы?

- Станет. Для него часы - большая мишень.

- Часов жалко. Глянь, никак, золотые, да еще и светящийся циферблат.

В другое время я не стал бы стрелять в часы. Но полковник, глядя на меня исподлобья, продолжал твердить:

- Стреляй, стреляй, тебе говорят!..

Я выстрелил. Связной бросился к шапке. Он взял ее, как тарелку с супом, и осторожно понес на вытянутых руках к полковнику.

- А где часы? - спросил полковник.

- Все тут, товарищ командир, вот ремешок, ушки и кусочки стекла...

- Вот те раз! - полковник развел руками в стороны и с силой хлопнул себя по ляжкам. - И гусятины не отведал, и часов лишился! Ну, спасибо, снайпер!..

В передовой траншее меня поджидал все тот же неутомимый и верный друг Найденов.

Я знал, что Сергей не любил, когда его жалели. Случалось, кто-нибудь из товарищей говорил: "Сережа, прилег бы ты на минуту, глаза у тебя стали как у мышонка". - "Вот еще, нашел чем укорять, - отвечал он, - когда к матери солдата в окошко фашист стучится, до сна ли солдату?"

Он был смел и неутомим. Днем, притаясь у ледяной глыбы, подстерегал вражеского офицера или наблюдателя, а ночью мастерски обстреливал траншею немцев ружейными гранатами. За годы войны я многое научился понимать и твердо усвоил, что храбрый человек не рассуждает и не кричит об опасности он молча ищет встречи с врагом и бьет его. Именно таким был Сергей.

Утро вставало спокойное и такое тихое, словно оно затаило дыхание. Фронт еще спал. Солнечные лучи пробирались во все траншейные закоулки, прогоняя мрак и растворяя тени, а над нейтральной зоной висела прозрачная дымка тумана. Весна шла мерным, но уверенным шагом, как землепашец обходя свои поля...

Войдя в блиндаж, я остановился у порога, чтобы присмотреться к полумраку. Зина бросилась ко мне. Не помню, что со мной случилось, но, прежде чем поздороваться, пришлось глотнуть воздуха и опереться плечом о стойку нар. Встреча с Зиной меня как-то по-особому взволновала.

- Иосиф, что с тобой? - с тревогой спросила Зина. - Ты ранен? На тебе лица нет.

- Нет, нет, Зиночка, я совершенно здоров... Как поживает Володя?

- За сына не волнуйся, он чудесный крепыш. Строева хотела еще что-то сказать, но не успела.

В землянку вбежал Найденов и закричал:

- Ребята! Немцы что-то затевают. - Отдышавшись, он объявил: - Они поставили на бруствер кусок фанеры, на котором большими черными буквами что-то написано. Я не успел прочитать, как кто-то из немцев столкнул фанеру в нейтралку. В их траншее поднялись шум, крик. Кто-то из немцев даже по-русски ругнулся. Вдруг один из фрицев приподнялся над бруствером и ну махать руками. Сам что-то громко кричит. Я крикнул: "Эй! Иди к нам, стрелять не стану!" Немец помахал рукой - не могу, значит, - и скрылся.

Мы побежали втроем в снайперский окоп.

- Немец тебя не видел? - спросила Строева.

- Нет, я крикнул через амбразуру.

- А по таким мишеням все-таки надо стрелять, Сережа.

- А политрук роты что недавно говорил? Что среди немецких солдат есть разные люди, вот тут и разберись...

Случай, рассказанный Найденовым, сильно заинтересовал нас. Что могло стрястись там, у немцев? Что за щит лежит в нейтралке?