Валерия Носова - Комиссаржевская

Вера Федоровна обладала способностью быстро оправляться от усталости душевной и физической под действием природы и одиночества. Измученная работой, она уезжала на море, в горы, в подмосковную усадьбу друзей и через несколько недель, иногда дней возвращалась к работе с новым подъемом. Когда ее пугали переутомлением, она отвечала смеясь:

— Пустяки, ничего этого не будет, я себя знаю, я никогда не умру!

Сопровождавшая Веру Федоровну труппа с некоторым изумлением наблюдала быстро улучшающееся состояние своей руководительницы. Все обратили внимание на то, что теперь даже после таких спектаклей, как «Нора», «Бесприданница», у Веры Федоровны не случалось обмороков.

В волжских городах театр Комиссаржевской показывал «Бесприданницу», «Нору», «Эльгу», «Дядю Ваню», «Строителя Сольнеса». Играли почти ежедневно, но актеры не чувствовали усталости. Из города в город перебирались пароходом. Провинция встретила Веру Федоровну восторженно. Это была награда за великое искусство правды. И это было вознаграждение за Москву.

Последним пунктом гастрольной поездки по Волге был Саратов — один из самых театральных городов, с двумя постоянными театрами и публикой, воспитанной на гастролях крупнейших представителей драматического и музыкального искусства. Комиссаржевская здесь была не впервые, и, когда она, в огромной черной шляпе, под руку с артисткой М. А. Ведринской, появилась в центральном городском саду «Липки», Веру Федоровну тотчас узнали и устремились вслед ей, восторженно перешептываясь.

Пленительный образ прославленной артистки в театральных городах отзывался среди молодежи желанием идти на сцену, следовать по пути Комиссаржевской. Обычно наиболее смелые из очарованных девушек являлись за кулисы, пробирались в уборную артистки с цветами. Их умоляющие глаза как будто требовали благословения. Все это повторялось и в Саратове. В последний, прощальный спектакль, едва постучав в дверь и услышав «Войдите!», на пороге уборной появилась молодая, необычайно хорошенькая девушка, взволнованная и трогательная.

Девушка, видимо от волнения, ничего не могла сказать, а Вера Федоровна, без слов понимая и чувства и мысли гостьи, двинулась навстречу ей, обняла, поцеловала в лоб и потом уже, отодвигая ее лицо, чтобы лучше видеть, сказала просто и ласково:

— Хотите на сцену, стать актрисой, дитя мое? Что ж? Идите!

— Нет, — неожиданно ответила девушка. — Спасибо вам за все!

В дверь уборной заглянул режиссер и сказал, что поднялся занавес. Вере Федоровне не хотелось отпускать девушку, и она сказала:

— Завтра мы уезжаем. Приходите на пароход, поговорим там!

Девушка затерялась в толпе провожающих, но, когда с палубы Вера Федоровна заметила ее и позвала прекрасным легким жестом и улыбкой, она вырвалась из толпы и быстро поднялась на пароход.

Ее встретила Ведринская и провела в каюту Комиссаржевской.

— Собираетесь на сцену? — спросила ее на ходу. — Все боитесь, ждете, что посоветует Вера Федоровна? А вот я и не спрашивала никого, достала на дорогу денег — и в Петербург! Не пропала же!

Вера Федоровна улыбнулась вчерашней гостье, но говорить уже не было времени, вошел Бравич, и девушка догадалась, что нужно прощаться и уходить.

Пароход, огромный, белый и важный, дал третий гудок, гулким эхом отозвавшийся в прибрежных улицах, круто спускавшихся к Волге. Вера Федоровна снова появилась на палубе, и девушка долго-долго, пока медленно отходил пароход, смотрела на нее. Эта девушка была Мария Каспаровна Яроцкая, впоследствии очаровательнейшая артистка «Кривого зеркала». Благословение Комиссаржевской привело и ее позднее в театр.

Ко второму сезону своего театра Вера Федоровна возвратилась в Петербург, исполненная веры и сил и готовая к борьбе за новый театр.

«Сын отечества» правильно оценил обстановку первой встречи Веры Федоровны в новом сезоне со своими зрителями в «Чайке».

«Публики было полным-полно. Были цветы, были дружные, шумные аплодисменты, и маленький уютный театр радостно встретил Комиссаржевскую. Именно радостно: других артисток почитают, а ее любят, любят просто, сердечно, как испытанного друга!»

Как испытанный друг, Комиссаржевская не могла всем своим существом не слиться с тем, что происходило в эти исторические дни первой русской революции.

Шла всероссийская стачка. В середине октября она достигла наивысшего подъема. В эти героические и тревожные дни Комиссаржевская не могла играть ни «Нору», ни «Строителя Сольнеса». Ей хотелось заявить свою солидарность с народом показом на сцене русских пьес, протестующих против угнетения свободной личности, и она обратилась к драматургии Горького.

Чтобы точнее оценить всю прогрессивность и громадное общественное значение постановок пьес Горького в театре Комиссаржевской, вспомним, что случилось с пьесой «Дети солнца» в Художественном театре, поставленной в конце октября 1905 года. Вот что рассказывает известный советский литературовед Сергей Дурылин:

«Пьеса была поставлена театром в чеховских тонах, как драма-элегия на тему о скорбной доле русской интеллигенции. Театр не прочел в пьесе Горького ни единой иронической строки, не нашел в ней ни одного сатирического мотива, направленного против интеллигенции…» Качалов играл Протасова «обаятельным, трогательным, хрупким и влекущим, как все качаловские образы людей «чистых сердцем» и обильных внутренней правдой при внешней никчемности.

Понятна необычайная жалость зрительного зала, когда иа такого Протасова набросилась натуралистически поданная толпа холерных бунтовщиков. Грубая, страшная «натура» звериной улицы, набросившаяся на хрупкую «элегию»…»

Между тем Горький в своей пьесе сурово осуждал интеллигенцию, которая за своими личными переживаниями и учеными занятиями не хотела видеть надвигающихся революционных событий, оставалась все еще далекой народу. «Дети солнца» в Художественном театре не продолжили ту общественно-политическую линию, которую театр показал зрителям в «Мещанах» и «На дне».

Апрельские номера петербургских газет сообщили, что театр Комиссаржевской получил от Горького пьесу «Дети солнца» и готовит ее к постановке. Политическая обстановка в стране, сильно обостренная событиями девятого января, вызвала серьезные опасения правительства. Интерес петербуржцев к новой горьковской пьесе возрос и оттого, что демократически настроенная часть общества знала, что пьесу эту Горький писал в Петропавловской крепости, куда он был посажен по делу о девятом января.

Пятого апреля генерал-губернатор Трепов специальным приказом сообщал петербургскому градоначальнику: