Анна Старинова - Наша союзница – ночь

– Судно «Магеллонес» – не пассажирский экспресс, а старое грузовое судно, да еще не очищенное от наросших на нем ракушек. Быстрее невозможно.

Да, судно было действительно тихоходным. Позже нас обгоняли другие корабли, возможно, даже местного (каботажного) плавания.

Первый день был особенно тревожным. Интервенты и мятежники блокировали побережье Испании, и мы на ветхом судне должны были прорвать вражескую блокаду, вырваться к побережью Алжира.

Серебрянников почти не спал, не отдыхал, боясь, чтобы капитан-анархист или его команда (тоже сплошь анархисты) не завернули бы в занятое мятежниками Марокко.

Одетые в самую различную гражданскую одежду, пассажиры выходили на палубу, когда не было поблизости других судов. Они стояли небольшими группами и беседовали, видимо, по национальному признаку: одним говорили на близком испанскому языке – это была самая малочисленная группа – румыны, другие – на совершенно мне непонятном, и, как правило, стоя курили замысловатые трубки. Больше всего было людей славянской принадлежности. Последние вовсе прекращали всякий разговор, когда кто-то был поблизости.

Но вот шедшее сзади судно легло на наш курс и явно стало нас догонять. Дистанция между нами все сокращалась.

Тревога на лице Серебрянникова возрастала. Он точно сросся с биноклем: то смотрел на догоняющее нас судно, то внимательно наблюдал за тем, что творится на море на других направлениях.

– Догоняет! – сказал он с тревогой и досадой и на время опустил бинокль.

Капитан-анархист тоже напряженно всматривался в корабль, шедший сзади с значительно большей скоростью.

– Мне думается, военный, – сказал он взволнованно, а потом добавил, обращаясь к Николаю Николаевичу Серебрянникову:

– Мой друг, прикажите пассажирам немедленно покинуть палубу.

– Хотя нет признаков, что за нами следует вражеский военный корабль, но я сейчас приму меры, чтобы мои пассажиры до особого распоряжения исчезли с палубы, – перевела я ответ Николая Николаевича.

Палуба опустела.

Большой быстроходный корабль с видневшимися уже на палубе пассажирами приближался.

– Нет! Это не военный, – согласился капитан.

– Но корабль больше нашего и может иметь фашистских пиратов на борту, так что приготовься, Луиза, в случае чего быстро спуститься к себе и бросить в топку содержимое чемодана.

Капитал нервничал, и я заметила, как Серебрянников дотронулся до кармана, в котором был пистолет.

Наконец, судно сошло с нашего курса вправо, вскоре догнало нас и прошло мимо. Еще одна опасность миновала.

– Пусть выходят пассажиры, – распорядился Николай Николаевич, когда нам уже без бинокля не стало видно пассажиров на обгонявшем нас судне.

И я уже не помню, сколько раз обгоняли, проходили мимо встречные суда, но каждый раз наши пассажиры должны были уходить с палубы и прятаться в трюмы, а я – готовиться уничтожить секретные документы.

Летали над нами и фашистские самолеты. Захватила нас в море и сильная качка. Однако ответственный за прибытие судна по назначению, высокий и уже с проседью, бывший моряк Николай Николаевич Серебрянников неизменно находился на капитанском мостике.

– Пора бы вам, Луиза, отдохнуть, – не раз говорил он мне и отправлял в каюту. Он, как и я, почему-то не употреблял вновь назначенной мне фамилии. Возможно, потому, что Серебрянников при моем появлении на судне попросил предъявить ему все мои документы и оружие. Я отдала пистолет, удостоверение и пропуск для поездок в полосе Южного фронта на имя Луизы Куртинг.

В маленькой каюте я долго не могла уснуть. Море разбушевалось, судно сильно качало, разболелась голова, и мне было не до сна. Выпила порошок и подошла к иллюминатору. Сквозь толстое стекло виднелась тень судна, бросаемая луной. И мне вспомнилась лунная ночь в тайге: в малице и в огромном тулупе-совике[38], в валенках с унтами еду в санях-розвальнях. Дорога длинная, ночь морозная. Любуясь луной, уснула. Проснулась от толчка, огляделась и пришла в ужас: валяюсь на снегу. Сверху по-прежнему глядит луна. Мороз пробежал по коже: осталась одна ночью в тайге. Так много было на мне одежды и обуви, что не могла ни встать, ни даже повернуться. Страшно, очень страшно! Неужели возница не заметил, что я упала? Неужто раньше, чем он обнаружит меня, до меня доберутся волки? Как ужасно! Но вот слышу: по морозному насту цокают копыта лошади.

– Анна! Ау-у, Анна! – кричит мой возница.

Я откликаюсь, и он подбирает меня в сани.

Кто-то тревожно стучит в дверь.

– Сеньорита! Сеньорита! – кричит матрос, – нас нагоняет какой-то корабль! Капитан Руссо просил вас на капитанский мостик!

С мостика виден быстро идущий военный корабль неизвестной национальности. Он включает прожектор, и нам видно, как узкие лучи его кого-то ищут.

Минут через 15 и наше судно попало под ослепительные лучи прожектора. Опять, в который раз, приготовилась к худшему – к захвату судна итало-фашистскими пиратами. Мы плыли в водах, где они нагло действовали.

Полчаса напряжения, полчаса волнений, и, к нашей радости, корабль пошел на север, к берегам Италии.

Все поднятые по тревоге, наконец, пошли отдыхать.

Когда наше «корыто» удалялось от Сицилии, с севера появились два самолета. Вначале они покружили над большим танкером, который шел слева от нас на запад, а потом направились к нам.

Палуба была пуста. Капитан на этот раз был спокоен или показывал вид, что он не боится. Самолеты с итальянскими опознавательными знаками появились над нами очень низко, но, видимо, увидев ящики с апельсинами, пролетели мимо.

– Какие подлые! Не боятся так низко летать над нашими безоружными посудами, и как они трусливо убегают от советских самолетов, – сказал невысокий моряк из Барселоны по имени Марио. Он был молод, ловок и силен, и, хотя и носил черно-красный галстук, но по своим убеждениям был красным.

– Русские летчики храбрые, – продолжал он с большим пафосом. Говорилось это с такой убежденностью, что трудно было поверить, что он анархист. Свои восторги Марио подкреплял фактами.

– Сам видел. Налетели на Картахену 8 фашистских самолетов, а поднялись только трое русских. Фашисты заметили это, сбросили бомбы куда попало в море и скрылись. Трусы! – и он выразительно махнул рукой, полный презрения и ненависти к фашистским летчикам.

Были среди команды и замкнутые люди с черно-красными галстуками, но и они приветливо улыбались непривычной для них пассажирке – советской женщине, единственной на всем судне.

Временами мы попадали в мертвую зыбь, нас сильно качало, пропадал аппетит, и тогда Марио приносил мне лимоны и апельсины.

Когда мы подплывали к Дарданеллам, он подошел ко мне. Была чудесная погода. Солнце уже садилось.