Андрей Богданов - Патриарх Филарет. Тень за троном

Двойственность боярина на святительском престоле прослеживалась и в исправлении книг. Филаретовские издания Государева печатного двора, которым на деле весь XVII в. ведали патриархи, разнятся между собой. Допускалось использование в церковной службе старых, неотредактированных книг, даже содержащих ненавистные патриарху «ереси» вроде «о6ливательного крещения» (вместо православного «погружательного»). А ведь именно из-за «обливательного» крещения Филарет первоначально начал перекрещивать католиков, добравшись затем и до западнорусских православных.

Из отечественных издании лишь Церковный Устав 1610 г. был указом Филарета сожжен — и то по недоразумению. Книгу, недолго думая, репрессировали как напечатанную без благословения патриарха Гермогена. Между тем это благословение было помещено прямо в предисловии книги! Временами очень внимательный, патриарх эту кишу не удосужился открыть.

Поддержка книгоиздания самим патриархом позволила напечатать большими тиражами множество книг, подготовить такие капитальные публикации, как 12-томник Миней месячных, вычитывавшихся Филаретом лично (1619–1630 гг.). Это блестящее издание доселе представляет интерес для православного читателя. По воле царя и патриарха книги предоставлялись церквам, монастырям и торговцам-оптовикам по себестоимости, а в некоторые отдаленные от культурных очагов места, например в Сибирь, отправлялись бесплатно.

Подозрительно относясь к греческому благочестию. Филарет оплачивал переводы греческих книг, даже открыл под конец жизни греческую школу для детей (в 1632 г.). Содействуя литераторам шире, чем возможно уследить, он временами пугал своей мелочной придирчивостью, но отнюдь не был фанатичен и жесток. Заслужить от Никитича наказание было весьма трудно.

Митрополит Иона, после ряда громких скандалов, сумел-таки потерять кафедру. Иона удалился в Спасо-Прилуцкий монастырь на покой после третьего собора о его прегрешениях (в 1621 г.), когда выяснилось, что он без суда и следствия (а также без вины) лишил сана и упёк в ссылку архиепископа Вологодского Нектария. Страдальца Филарет освободил и при первой возможности вернул ему епархию (в 1625 г.).

Преследуя безнравственность, патриарх, насколько известно, навечно заточил в монастырь лишь двух отъявленно развратных дворян (Семичёва и Колычёва). В то же время известный ещё со Смуты бунтарь, не раз изобличённый в «великих винах» князь Семён Иановнч Шаховской продолжал литературное сотрудничество с Филаретом и ещё жаловался в стихах, что патриарх (вполне законно) запрещает ему четвертый брак. Филарета подозревают в причастности к ссылке на Соловки знаменитого героя Смуты, писателя, келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына. Но обстоятельства дела темны и даже была ли это ссылка — неизвестно.

Подробно известен конфликт Филарета Никитича с молодым, но успевшим послужить в Смуту воеводой князем Иваном Андреевичем Хворостнниным[133]. Приближённый Лжедмитрия I, а затем патриарха Гермогена, историк, автор знаменитого трактата «Словеса дней, и царей, и святителей московских»[134], восстал против гонений царского отца на католиков. В лучших традициях будущего диссидентства князь стал демонстративно принимать католиков, даже их священнослужителей, у себя в московском доме. Он завёл латинские книги и живопись, почитал «заодин» православные иконы и католические картины. Усугубляя «горе от ума», Иван Андреевич заводил в обществе дискуссии по истории церкви, отказываясь понимать церковные и культурные различия православных и католиков. Даже его приятель, литератор и стихотворец князь С.И. Шаховской, в письмах выговаривал Хворостинину за высокоумие, «превозношение многим велеречием», за то, что друг «думает… всех людей знанием божественных догматов превзойти»[135].

Патриарх, которому поведение Хворости ни на попало точно поперёк политики удаления россиян от католиков и даже православных подданных иноверных стран, не стерпел. Да и как можно было терпеть, если русский аристократ с католиками «в вере соединился»?! В 1621 г. Филарет приказал устроить у князя обыск и отобрать все латинские книги, рукописи и картины. Но… наказания князю «не было никоторого». Всё-таки он принадлежал к старой знати, которую первый Романов всегда почитал. Патриарх лишь приказал ему: «Чтобы ты с еретиками не знался, и ереси их не перенимал, и латинских образов и книг у себя не держал».

Как и положено знатному русскому вольнодумцу, Хворостинин в ответ озлобился. Он стал писать в стихах и прозе «про православную христианскую веру непригожие слова и про всяких людей Московского государства многие укоризны и хульные слова». Он даже царя Михаила Фёдоровича «не но достоинству» именовал русским деспотом! Среди эпиграмм на знатных лиц встречались едкие выпады в адрес московских людей, которые

Сеют землю рожыо,А живут всё ложью.

Провозвестнику русского диссидентства казалось, что в Москве «людей нет, всё люд глупой, жить… не с кем», то ли дело в Речи Посполитой или в Италии! В 1622 г. повторный обыск в доме князя принёс патриарху целую кучу бумаг, которые его неприятно поразили. «Понятно, — гласил приговор князю, вынесенный лично царём, патриархом и Освященным собором, — что такие слова говорил ты и писал гордостью и безмерством своим, и в разум себе в версту (в сравнение с собой. — Авт.) не поставил никого. И тем своим бездельным мнением и гордостью ты всех людей Московского государства и родителей своих, от кого ты родился, обесчестил и положил на всех людей Московского государства хулу и неразумие».

Хулу на царя Михаила судьи не изволили понять: «деспот по-гречески владыка или владетель, а не царь и самодержец… А ты. князь Иван, не иноземец, московский природный человек, и тебе так про государево именование писать непристойно»! Гораздо хуже, по мнению доброго Филарета Никитича, было то, что молодой аристократ впал в беспробудное пьянство. Князь стал «жить нехристианским обычаем» и «беспрестанно пить», не соблюдая ни постов, ни церковных праздников. Обыск и суд над князем были не случайными: он перестал посещать не только храмы, но и царский дворец, в котором служил стольником! Хворостинин «в 1622 году Страстную неделю пил всю без просыпа, и против Светлого воскресенья был пьян, и до света за два часа ел мясную пищу и пил вино прежде Пасхи».

Допрошенные перед судом слуги князя показали, и он сам признал, что по пьянке впал в сущую ересь. Даже слугам он запрещал ходить в церковь, «а говорил, что молиться не для чего, и воскресения мёртвым не будет, и про христианскую веру и про святых угодников Божьих говорил хульные слова». В те благословенные времена за отвержение основ христианства князь в милой его сердцу Италии, как и в Польше, отправился бы прямо на костёр. Доказанных церковных обвинений против поэта и в России хватило бы для сурового приговора. «И за то довелось бы тебе учинить наказание великое, потому что поползновение твоё в вере не впервые и вины твои сыскались многие, — гласит приговор. — И по государской милости за то тебе наказанья не учинено никакого»!