Елена Арсеньева - Репетиция конца света

– Ладно, до завтра, – неохотно простилась Аня.

Костя с огромным облегчением отключил телефон и начал было разбирать постель, как вдруг заметил, что все это время машинально сжимал в руке зеленого зайца.

Елы-палы... Он как-то пропустил это мимо ушей, но Анька вроде бы обмолвилась, что писательница стащила в агентстве зайчика! Но вот он, заяц! Костя нашел его в подъезде. Значит, что? Значит, сбежавшая писательница живет в их доме?

Нет, этот вариант отпадает. Костя тут знает всех и каждого – ровно столько лет, сколько проживает на белом свете. И никакая писательница здесь точно не обитает!

Правда, соседка Люська поселилась всего год назад, но если она писательница, то Костя – президент США.

Второй вариант: эта самая Алена Дмитриева, укравшая и потерявшая зайца, была сегодня здесь у кого-то в гостях.

Была... или остается до сих пор? Все, что случилось в агентстве, случилось часа три-четыре назад, не больше. Значит, спрыгнув с балкона, она прямиком ринулась сюда. В этом подъезде у нее живет друг или подруга – настолько близкие, что она чувствует у них себя надежней, чем дома.

Заяц валялся около соседней двери. Не исключено, писательница приходила к соседке. В соседках у Кости с матерью Люська-развалюха. Такая у этой пьянчужки кликуха. Иногда ее просто называют – Развалюха, даже без имени.

Есть такая пословица: скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты. Если писательница такая же пьянь да рвань, как ее подружайка, то беспокоиться не о чем: с этими полубомжихами управиться очень просто. С другой стороны, Анька сказала, что гостья, которая навела столько шороху в агентстве, «дама крутая», то есть прикинута как надо и при деньгах. Вряд ли такая будет водиться с Люськой, которая небось забыла, когда мылась, а уж в квартире у нее – сущее Федорино горе.

Но мало ли что бывает на свете: снимает же у Люськи комнату какой-то мент, почему бы не дружиться с ней писательнице? Может, эта дамочка задумала писать роман о бомжарах, вот и набирается впечатлений? Да уж, можно себе представить, чего она там наберется! Ну это сугубо ее проблемы. Косте куда интереснее знать, она все еще у Люськи или давно оборвалась? Вроде бы когда он проходил мимо дома, все окна были темные. С другой стороны, эта отъехавшая машина... Может, писательница удалилась на ней?

Не исключено...

Ладно, нет смысла ломать голову или рваться к соседке среди ночи: Люська когда спит с бодуна, ее хоть по башке бей топором – не добудишься. Да и неохота сейчас выяснять отношения. К тому же ситуация не кажется ему такой уж безумно пугающей, как Аньке.

Гораздо больше Костю сейчас интересовало другое: как к писательнице вообще попала информация о месте его работы?

Мать спрашивать бесполезно: ни за что не скажет.

Костя задумчиво огляделся, и вдруг взгляд его упал на телефон. Аппарат в его комнате был с определителем номера...

Повинуясь все тому же шепотку интуиции, подошел, нажал нужные клавиши, вызвал на дисплей набиравшиеся вчера номера. В основном они были знакомы – мать звонила своей старой тетке, на работу, в парикмахерскую, в домоуправление... А это что за телефон? 19-50-00?

Незнакомый номер. Чей, интересно?

Не поленился снова включить мобильник, чтобы не беспокоить мать треньканьем, набрал эти самые 19-50-00 – и только потом спохватился. Сколько времени на часах. Ох, сейчас разбудит кого-то... ох, услышит о себе немало теплых слов... Не бросить ли трубку, пока не поздно?

Гудки, гудки... характерный щелчок, означающий, что включился автоответчик.

– Вы позвонили по телефону доверия, – послышался вкрадчивый мужской голос. – Наша служба психологической поддержки начинает свою работу в семь утра. Перезвоните нам в это время или оставьте свой номер телефона после гудка – и мы обязательно свяжемся с вами, чтобы помочь решить вашу проблему. Всего доброго!

Костя в полном шоке уставился на собственный мобильник, на дисплее которого продолжал светиться этот номер: 19-50-00.

Телефон доверия! Теперь интуиция не шептала, а просто криком кричала! Именно в этом все дело! Мать прознала-таки, где он работает. Переживала так, что не смогла это в себе удержать. Рассказала про сына кому-то на телефоне доверия, а оттуда информация попала к Алене Дмитриевой. К этой пи-са-тель-ни-це...

Ему приходилось слышать историю про тростник, который рассказал всему свету, что у царя Мидаса ослиные уши. Небось тот цирюльник, который шепнул о позорной тайне царя в песчаную ямку, тоже был уверен, что об этом никто и никогда не узнает. Для него это тоже был своеобразный телефон доверия...

Нет, правду говорят: «Сказка ложь, да в ней намек!»

И еще какой намек!

– Ультра-а-а-а!

Алена широко распахнула глаза. За стенкой раздавались крики пьяных баб.

Так... недавно была только одна «голая русалка алкоголя», теперь их собрался целый шалман.

– Ультра-а! Клуб для тех, кто знает успех! – врезался в хор гнусный голос какого-то педика, и опять заскрежетала музыка.

Алена вздохнула. Да это же реклама по радио. За окном по-прежнему темно, ночь на дворе, что же Люська и Леха не сделают радио тише? Небось сами спят мертвым сном, а тут мучайся, внимай воплям!

С другой стороны, это хоть чуть-чуть отвлекает...

– Ультра-а-а!

«Ультра» – ночной клуб на Рождественской. Алена там как-то раз была, еще в пору своих занятий танцами у обворожительного Казановы, который, кроме обучения восторженных дамочек, промышлял выступлениями в таких заведениях. И означенные дамочки собирались в эти клубы полюбоваться на предмет своих вздохов...

Впечатление от «Ультры» осталось самое жуткое, но Алена допускала, что бывают и более кошмарные местечки, например, клуб «Гей, славяне», где собирались всякие ошибки природы. То есть она раньше так думала – что бывает хуже, а сейчас определенно знала, что это слово – «ультра» и клуб с таким названием будут всегда вызывать у нее в сознании неподвижность, беспомощность, бессильную ярость, подавляющий страх, боль в затекшем теле, остановившееся, затаившееся, превратившееся в лютого врага время...

Будут вызывать в памяти? Сомнительно. Ведь для того, чтобы вызывать что-то в памяти, надо как минимум сначала забыть, что с тобой происходило. А разве забудешь, как была неподвижным обрубком, который уже не чувствует своих затекших конечностей и даже боится плакать, потому что невозможно вытереть глаза, а главное, можно запросто задохнуться: ведь она лежит на спине, головы не повернуть, рук не поднять, чтобы высморкаться...

Господи, до чего ее довели, что даже не прибегнуть к последнему женскому средству облегчения души – слезам!

Разве это забудешь?! Разве простишь?!