Альфред Штекли - Томас Мюнцер

Убедившись, что крестьяне на его стороне, Пфейфер начал действовать силой. В условленный час мастеровые, поддержанные отрядом крестьян, завладели воротами и бросились к ратуше. Магистрат отчаянно призывал своих приверженцев поторопиться и прибыть с «лучшим оружием». На этот раз перевес бунтарей был столь явным, что у многих охладел воинственный пыл. Ратушу удерживали с трудом. Целый день и всю ночь продолжалась осада. На рассвете начальник городской стражи вступил в переговоры с мятежниками. Всесилие магистрата было сломлено. Отцы города обещали ничего не предпринимать без ведома и согласия общины. А чтобы им больше неповадно было запирать по собственному усмотрению ворота, ахтманы под ликующие крики повесили на них свои замки.

Пфейфер прочно обосновался в Мюльхаузене. В конце года магистрат вынужден был принять закон об упразднении монастырей. Отныне монахи обязаны были зарабатывать хлеб собственными руками.

Тот, кто не соглашался сбросить сутану, должен был немедленно покинуть город.

В окрестных селах женщины из Мюльхаузена, возглавляемые Оттилией Мюнцер, побуждали крестьян изгонять священников-папистов и разорять их дома.

В Мюльхаузене с нетерпением ждали Томаса. Но он все еще не приходил.

Настоящего имени узника никто из тюремщиков не знал. Мюнцер назвал первую пришедшую на ум фамилию. Люди, которых о нем допрашивали, не выдали его. У бродячих проповедников обычно не выясняют имени: их просто слушают. И что властям вздумалось обвинять его в беспорядках, словно в Фульде мало своих смутьянов!

Чужака, угрюмого и молчаливого, решили, наконец, освободить. Пусть только мигом выкатывается вон!

Позже, когда фульдский аббат прослышал, что в его темнице находился сам Томас Мюнцер, он сокрушенно всплеснул руками. Этого-то архизлодея он бы ни за что не позволил выпустить!

Мюнцер вернулся в Мюльхаузен в середине февраля. Пора осуществить то, что не удалось осенью! Магистрат следует свергнуть. Теперь советники поступали более осторожно и не осмеливались в открытую противодействовать общине. Да, и они всем сердцем за слово божье. Они не хотят ничего, кроме порядка и справедливости. Они ловко сыплют красивыми словами, лишь бы на деле все оставалось по-старому. Мюнцер, не жалея сил, объяснял, чего стоят их лживые уверения. Он заставит членов магистрата перед всей общиной обнаружить свои намерения!

9 марта мюльхаузенцы вышли в поле. Нанятые ландскнехты проводили учение. Они показывали, как владеть мечом, как орудовать пикой, как запаливать ружья.

Когда учение кончилось, Мюнцер взял лошадь у одного из ахтманов и поехал к строю. Не сходя с коня, он начал свою речь. Мюльхаузенцы должны посмотреть правде в лицо. Император издал строжайший приказ, чтобы все изгнанные монахи были бы снова приняты в город. Он требует, чтобы им вернули отобранное имущество и возместили потери. Он настаивает, чтобы в пользу монахов по-прежнему взимались поборы.

По рядам прокатился гул возмущенных голосов. Мюнцер жестом восстановил тишину и продолжал говорить. Он повторял слова из священного писания: «Воздайте кесарю кесарево, а богу — божье». К чему он клонит?

Он хочет, чтоб его правильно поняли. Без жестокой борьбы не обойтись. Князья и император стараются отнять у прозревшего народа слово божье. Но им будет воздано по заслугам: собственные подданные восстанут против тиранов и изгонят их из страны.

— Поэтому, — воскликнул Мюнцер, — каждый, кто готов стоять насмерть за слово божье, пусть, подняв руку, поклянется! А кто не хочет, пусть отойдет в сторону!

Советники зашумели громче всех. Что еще выдумал магистр Томас? Люди ведь сошлись сюда не для клятв. Кому, как не начальнику стражи, сказать свое веское слово. Эберхарт фон Бодунген не заставил себя упрашивать. Он вышел вперед и крикнул громко, чтобы его было слышно и в задних рядах:

— Здесь нет глупцов, которые желали бы отступиться от слова божьего, поэтому нет нужды в особой присяге!

Томас стал возражать. Бодунген со злостью его перебил:

— Любезные горожане, разве недостаточно вы приносили различных клятв? Следует еще каждому наговорить целое лукошко присяг и повесить себе на шею. Проповедовать должно не в поле, а в церкви!

Бодунгена поддержали члены магистрата. Здесь военное учение, а не проповедь! Всем расходиться по домам!

Приказ подействовал. Отряд направился к городу. Томас сидел в седле — прямой, решительный, гневный. Он смотрел вслед людям, которые с алебардами и пиками на плечах шли к городу, меся башмаками весеннюю грязь. Кое-кто из них оборачивался и смеялся. Это были люди в богатых, отороченных мехом кафтанах.

Мюнцер крепко держит поводья. Вокруг него ближайшие друзья. Все они смотрят, как уходят домой горожане.

Учения кончились. Начинается война.

В ратуше не могли нарадоваться. Приятно сознавать, что горожане так послушны. Чем их еще умаслить? Средство было простым, давно испытанным и надежным — вино или пиво. Не раз догадливым советникам удавалось несколькими бочками вина потушить грозное возмущение черни.

Каждому кварталу выставили по большущей бочке пива. Пусть-ка добрые молодцы выпьют за счет казны! Охотников до дарового пива нашлось немало. Бочки осушили очень быстро. В одном из кварталов было особенно шумно. Там собралась целая толпа. Что это они затеяли? В ратушу примчался доносчик. Идут громить женский монастырь — единственный, который еще не был закрыт. Туда немедленно послали стражу. Когда толпа подошла к воротам, ей преградили дорогу. Входить сюда мирянам заказано. Чего они, собственно, ищут? Зачем пришли?

Тогда один из зачинщиков протиснулся вперед и сказал:

— Пожалованного бочонка нам на всех маловато. Мы прослышали, что у монахинь отменный погребок. Вот и пришли, чтоб как следует выпить!

Что он там еще городит с пьяных глаз? Стражники ничего не могли понять. Люди, окружавшие их тесным кольцом, были совершенно трезвы. Что у них на уме? Они закричали, и это звучало как приказ:

— Убирайтесь! Мы хотим выпить!

Стражники пытались пустить в ход оружие. Их смяли. Ворота под напором толпы распахнулись. Люди хлынули во двор. Последних монахинь выгнали на улицу.

Известие о погроме встревожило магистрат. Бодунгену было приказано собрать всех кнехтов и прекратить бесчинства. В монастыре стоял отчаянный грохот. Ломали все, что только можно было сломать. На дворе жгли иконы и облачение. Бодунген надеялся, что ему удастся уговорить погромщиков разойтись. Ведь всего несколько часов назад, в поле, после военного учения, эти же самые люди подчинились его приказу. А теперь ему попросту посоветовали убраться. Он пригрозил, что применит силу. И здесь началось совершенно невообразимое. Толпа вмиг ощетинилась колами и алебардами. Бодунгену заехали по шее и сбили с головы шлем. Здоровяков кнехтов, словно котят, повышвыривали за ворота.