Маргарита Былинкина - Всего один век. Хроника моей жизни

Тем не менее я отважно сочиняю реферат с описанием известных мне особенностей — грамматических, фонетических и смысловых — испанского языка Аргентины и иду с этими своими наблюдениями и умозаключениями прямехонько в Московский государственный университет имени Ломоносова. Других нужных адресов я просто не знала, а про романо-германское отделение филфака МГУ от кого-то слышала.

Кафедрой романских языков заведовал доктор филологических наук Будагов Рубен Александрович — профессор с лицом армянского апостола и с изысканными манерами и подчеркнуто правильной речью русского интеллигента.

Мой первый шаг был удачен.

Ученому филологу Будагову понравилась предложенная мной свежая научная тема, которую у него на кафедре никто не разрабатывал, тем более — на полевом практическом материале. Интеллигенту Будагову, как мне показалось, импонировала и сама абитуриентка, явившаяся в ареоле тайны заповедных заморских земель. Он принял мой реферат и предложил мне в предстоящий 51/52 учебный год прослушать курс лекций по некоторым лингвистическим дисциплинам на пятом курсе филфака. О моем юридическом дипломе ему и не вспомнилось, зато он со вниманием отнесся к рекомендации, которую мне дал старый филолог-испанист Федор Викторович Кельин.

Среди старых бумаг сохранился и этот документ, некогда очень мне пригодившийся.

Характеристика

Знаю т. Былинкину Маргариту Ивановну как способную испанистку с латиноамериканским уклоном. Изучаемые ею вопросы латиноамериканского фольклора представляют большой интерес. Научный профиль т. Былинкиной, а также ее хорошее знание испанского языка и поэтическая одаренность позволяют рассчитывать, что из нее выйдет полезный специалист. Полагаю, что ее всячески надо поддерживать на ее научном пути.

Проф. Ф. Кельин (подпись)

2 июня 1951 г.

Никогда ничто не делается впустую. Если бы я перед поездкой в Аргентину не зашла бы к Кельину и не работала бы там по его совету над переводом поэмы «Мартина Фьерро», не видать бы мне этой милой характеристики.

Не в ту пору, а лишь много лет спустя я задалась вопросом: почему с той же рекомендацией профессора Кельина, который к тому же, был известным поэтом-переводчиком с испанского, и со сделанным мною подстрочником (и рядом стихотворных строф) «Мартина Фьерро» я не подалась в Литературный институт, а ринулась в языкознание? Ведь литература Латинской Америки была у нас в середине ХХ века так же мало известна и изучена, как и национальные варианты ее испанского языка. И я избавила бы себя от головоломного преодоления точных лингвистических наук, таких, например, как история романских языков (испанского, итальянского, французского, португальского, румынского, провансальского…) до наших дней. Сколько пришлось рисовать огромных бумажных полотнищ, чтобы зрительно запомнить, какое развитие прошли, скажем, вокализм и или морфология каждого (каждого!) из этих языков за последнее тысячелетие, от латыни до современности. Наверно, литературоведение мне не представлялось в полном смысле наукой, способной дать звание кандидата или доктора филологических наук.

Жребий был брошен, выбор сделан.

Во время годичной подготовки к вступительным экзаменам в аспирантуру МГУ мне, дабы не числиться «тунеядцем» и не портить трудовой книжки, пришлось поработать преподавателем на кафедре немецкого языка своего родного института.

Осенью 52-го года из поступавших в аспирантуру филфака трех человек были приняты двое, в том числе и я. Вскоре была утверждена тема диссертации: «Семантические (т. е. смысловые) новообразования испанского языка Аргентины». Научный руководитель — профессор Будагов.

Весной и летом 53-го года я сдала и полагавшиеся кандидатские экзамены.

От той страдной поры остался ломкий бежевый листок — фотокопия. В левом верхнем углу документа — «шапка»: РСФСР. Министерство среднего и высшего образования. Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова. Филологический факультет. Ниже — текст:

Удостоверение № 15

Выдано Былинкиной Маргарите Ивановне в том, что она подверглась кандидатским испытаниям на филологическом факультете Московского ордена Ленина и ордена Трудового Красного Знамени государственного университета им. М.В. Ломоносова по специальности РОМАНСКАЯ ФИЛОЛОГИЯ и получила следующие оценки:

Историческая грамматика романских языков 27.II 1953 — отлично

Проф. Р.А. Будагов, проф. М.С. Гурычева, доц. Э.И. Левинтова

Диалектический и исторический материализм 30.V 1953 — отлично

Доц. Петрушевский, Ковалев, Шишкина

Немецкий язык (второй) 10.VI — отлично

Доц. К.А. Левковская

Основы сравнительной грамматики романских языков. 4.XII 1953 — отлично

Проф. Р.А. Будагов, проф. М.С. Гурычева

Декан филологического факультета МГУ (Подпись)

Ученый секретарь Совета (Подпись)

Экзамены, слава Богу, остались позади. Теперь надо было до лета 1955 года написать диссертацию. Только и всего-то.

Как забавно куролесит жизнь. В 48-м году в моем институте Внешторга декан юридического факультета Е.А. Флейшиц предлагала мне без всяких экзаменов поступить в аспирантуру. Но мне, увы, надоело учиться, учиться, учиться, как завещал Ленин. И вот теперь, спустя четыре года, я с энтузиазмом вняла завету мудрого вождя.

Мою отшельническую аспирантскую жизнь 52–55 годов разнообразили некоторые эпизоды легкого жанра.

Однажды зимой 52-го года я была в Колонном зале Дома Союзов на Международном экономическом совещании, где иной раз подрабатывала переводом по линии ВОКСа, попав после Аргентины в поле зрения этого Всесоюзного общества по культурным связям с иностранными государствами.

Между заседаниями я зашла в буфет. Стою в очереди за бутербродом, и тут возникает рядом со мной не кто иной, как известный московский бонвиван, смазливый и уверенный в своей неотразимости Олег Трояновский, сын известного дипломата, а в будущем — посол СССР в Китае и представитель СССР в ООН.

Он представился, мы о чем-то поболтали, он попросил мой номер телефона, а вскоре пригласил меня в Большой театр, считавшийся местом свиданий на высоком уровне.

После театра мы отправились в ресторан Дома актера. Трояновский отпускал несмешные шутки, провозглашал выспренные тосты и наконец попросил меня поднять «за что-нибудь» бокал. Аура моего спутника меня явно не околдовывала, разыгрывать великосветскую девицу не хотелось, мне становилось скучновато, и я подняла бокал «За здоровье моей больной тети Маруси!» (Тетя Маруся в самом деле была нездорова после смерти мужа, Михаила Ивановича). Он был разочарован в своих лучших намерениях.