Елена Макарова - Фридл
Когда же вещи выстраиваются в порядке значимости, они плесневеют, все делается унылым. Вероятно, еще и оттого, что в настоящий момент повергающие в ужас события не всегда ощущаются как самые важные, от этого стыдно.
Сегодня в Диве прорвалась такая глубокая печаль, такая неуверенность в том, что она сможет все это пережить! Я была совершенно потрясена! Я уже видела это у других, но не понимала, вернее, не могла осознать. Теперь и депрессия твоего нового знакомого стала для меня очевидной, объяснимой.
«Иной отличает день ото дня, а другой судит о всяком дне равно. Всякий поступай по удостоверению своего ума. Кто различает дни, для Господа различает; и кто не различает дней, для Господа не различает».
Я нарочно цитирую из «Послания к Римлянам». Последнее письмо Хильды полно нападок на религию. От веры в никем не доказанное существование высшего мира один шаг до культа личности. Божества заменяются земными суррогатами. Как только Гитлер проиграет войну, его причислят к лику святых, ведь он принял страдание за свой народ! Он хотел, чтобы его народ стал чистым, новым, красивым! Ради этой великой цели он умыл его кровью, но в первую очередь пожертвовал собой. В письме Хильды Гитлер – «Г» с точкой, немецкий народ – «нн».
Мы с тобой все же похожи друг на друга в своих стремлениях, по крайней мере, мы умеем радоваться жизни. В этом плане у нас прекрасное наследство!
Я часто думаю, что, если бы между мною и моим отцом было возможно взаимопонимание, я бы сказала ему огромное спасибо за свою способность бурно радоваться; признательность, которая была бы значительнее того, чего обычно ждут от «дочерней любви».
Хильда навещала моих. В отчете о выполнении миссии мой отец представлен весельчаком, человеком невероятно легким, общительным, чуть ли не шаловливым. «Ты так на него похожа – и улыбкой, и милой манерой смотреть исподлобья».
Своего отца Хильда описывает как «доброго и бесстрашного человека». А что, если бы я поехала в Брно и увидела бы противного старика, производящего опыты над животными?
Из психологических наблюдений: человек видит, скажем, с балкона четвертого этажа лежащий на земле предмет и принимает его за глиняный черепок; вдруг кто-то говорит, что брошенный им кусочек шпика все еще валяется внизу; в глазах человека, глядящего сверху, предмет, не изменивший ни формы, ни цвета, ни смысла, преобразуется в шпик.
Из лаборатории Хильда привозит нам пшено и чечевицу, которыми кормят подопытных тварей, преимущественно крыс. Кроме того, она передает от отца «подарки» одной еврейской семье, а та, в свою очередь, в еврейский детский дом. Возможно, оголодавшие крысы не оправдают научных гипотез Хильдиного отца. Ради нас он идет на жертвы. По нынешним меркам его доброта и бесстрашие неоспоримы.
18. 1000 поцелуев
Наш дом приглянулся эсэсовцам. Утром нагрянула комиссия во главе с инженером. Пегги их облаяла. Инженер велел забрать собаку и убраться из комнаты, шнель! – мое присутствие мешает вести переговоры по поводу капитального ремонта. Они вошли в квартиру, им закон не писан, долго там заседали, а мы с Пегги торчали на улице. Может, они хотят устроить в нашей квартире штаб? Станция как на ладони…
Дождь прибивает к земле опавшие листья. Мы ждем. Ждем, пока комиссия покинет наш дом. Такое настало время, Пегги, не скули! Но Пегги скулит по другой причине. Любимый хозяин возвращается с работы побитый.
Опаздывал, вскочил на ходу в арийский вагон. Какой-то болван разорался: «Вонючий жид»; все стали оглядываться, самое смешное, и я тоже. И тут кто-то дал мне в спину. Я пролетел полвагона, упал… Хорошо, что остановка короткая. Этот осел схватил меня за отворот пальто, вцепился, зубы скалит… как следователь с твоей картины…
А немцев в вагоне не было?
На наше счастье, не было.
Они у нас дома.
За мной пришли?
Нет, по поводу квартиры.
С этим мы разберемся, уладим.
Павел еле стоит, а немцы, похоже, не собираются покидать нашего дома.
Пошли, – говорю я Павлу.
Нет, лучше пусть они уйдут.
Они ушли. Захлопнули за собой дверь. Хорошо, что у Павла был ключ.
Я выкупала Павла в теплой воде, перевязала ушибленную руку, выстирала пальто. Весь следующий день мы просидели взаперти, прислушиваясь к шагам. Вечером я вышла с Пегги. Чудесный вечер, никакого ощущения тревоги. Липы бесшумно скидывают с себя меленькую листву, клены с вызовом бросают наземь яркие перчатки…
Через день:
Когда ты думаешь о деревьях в чешской живописи, или у Фра Анжелико, или у старых немецких мастеров, идущих проторенной дорогой, а потом у Пуссена или Ван Гога, то мысли эти собираются в «идею дерева». Мы знаем о дереве все, при этом всякий раз видим его иным. Таким образом, всякий раз нам открывается новая грань явления, называемого «деревом», стало быть, оно может быть новым бесчисленное количество раз. Это правда. Но всякое философское рассуждение далеко от абсолюта, оно зависит от обстоятельств, а они переменчивы.
Представь себе вращающийся шар. Мы смотрим прямо на него, наш взгляд – это мгновение физического процесса преломления точки на сетчатке глаза, все остальное – искаженное отражение. Так же и с философией. Ты можешь менять точку зрения на существование, но это не избавляет от обязанностей, не отменяет продолжающегося во времени вращения шара, на который упал луч нашего взгляда… (см. асинхронизм).
Советую тебе немедленно разобраться в этих жгучих вопросах. Спроси своего приятеля прямо, как он думает прийти к новой жизни, и особо, почему современная наука есть бегство от безысходности, и каковы новые проблемы, например, в области медицины, и есть ли результаты, и если да, то какими средствами достигнуты? Он должен очень много знать обо всем этом, или по крайней мере кое-что, так как это связано с проблемой исцеления. Было бы хорошо, если бы ты смогла познакомиться с Кутемайером, автором книги «Врач и больной», я бы дорого дала за то, чтобы послушать его лекцию!
К платформе подходит поезд. Это из Праги. Местные электрички тарахтят, а этот подкатывает неслышно, секунд тридцать отдыхает, а уж потом отворяет двери. Платформа темнеет от немецких мундиров. Офицерский состав. Солдаты на пассажирских поездах не ездят, а эти устраивают в Гронове привал, отдыхают перед Польшей. «Нажрутся и спят, сидя за столами, – говорит Зденка Туркова, она теперь моет посуду в ресторане на площади и наблюдает “ихнее безобразие”. – Один разозлился на официанта и пригрозил повесить его на фонарном столбе». После такого рассказа хоть в окно не смотри. А куда же смотреть?
Я начала две работы, и обе напоминают мне ту мою картину с Лазарем, восстающим из гроба. Видимо, эффект психоанализа ослаб. В одной Христа заменяет бутылка на подоконнике, в другой – фонарь, на обеих – убитый на рельсах, в проеме платформы.
Мне так мешает старая кожа! В то же время, преследуя заранее намеченную цель, трудно изменить точку зрения. Одолевают сомнения: стоит ли стремиться к чему-то единственно правильному.
Ты поешь песни жизни – и это прекрасно, другой в тех же обстоятельствах теряет к ней вкус. А теперь, милая девочка, 1000 поцелуев, напиши поскорее и побольше.
Солнечный луч согнул в дугу рельсы в бутылке. Вот это отражение! Сферическая форма ломает крестовину…
Луч пропал, бутылка потускнела. А на картине все уже есть. Я успела ее закончить до прихода Павла.
Кусочки морковки, картошки и лука бурлят в подсоленной воде. Как в луже, все плавает по отдельности. Не выходят у меня супы. Зато желе выходит, да еще как. Адела научила меня заваривать крахмал и добавлять туда фруктовую эссенцию. Получается красиво.
Павел доволен новым местом, но чувствует себя страшно разбитым, всего слишком много. Он несколько раздражителен, а я – так ужасно! – но самоотверженно борется с трудностями.
Дива почти не работает, с нею тяжело общаться, чего сама она, увы, не осознает.
Это письмо запросто могло бы стать вдвое длиннее, так как самого важного я еще не написала.
Тебя удивляет дологическое мышление. Может быть, когда-нибудь будут так же удивляться и нашему образу мысли. Мы привыкли приписывать определенным действиям определенные причины, тем не менее как мы, так и дикари с их дологическим мышлением делаем и делали уйму вещей, руководствуясь интуицией. Некая часть нашей личности, которая вовсе не обязательно являет собой высшую ступень сознания, устанавливает с ней связь то верно, то ошибочно.
Дуфек взял для нас в библиотеке Леви-Брюля. Старое, потрепанное издание. Я люблю такие книги. Их запах, замусоленные края, оставленные кем-то закладки… Я всегда читаю книги с кем-то, в последнее время в основном с Хильдой. На полях библиотечных книг нельзя писать, это большой минус, приходится делать пометки на отдельных листочках, они выпадают, и потом поди разберись, с какой страницы. Павел предложил мне пользоваться скрепками. По мере чтения книги толстеют и становятся похожими на драконьи пасти с железными зубами.
