С Мюге - Улыбка фортуны

И вот в ванной комнате моего большого друга, доктора Екатерины Васильевны Бердниковой, у которой я в то время снимал комнату, был проделан такой эксперимент. От молодых проростков пшеницы отрезалась та часть первоначального листа (колеоптиль), которая не содержит гормонов, но способна расти, если в раствор, в котором она находится, добавить незначительную концентрацию гормона. От карманного фонаря с помощью солевого (другого не нашлось) реостата была подобрана оптимальная сила тока и подведена к концам колеоптилей. И колеоптили начали расти! Когда я это показал Е.В., она пришла в восторг, схватила фотоаппарат и сделала несколько снимков. Эти снимки оказали мне потом неоценимую услугу, так как помогли возбудить интерес к данной проблеме у многих специалистов. Университеты Макгилл и Квебек предложили рабочие места и лабораторное оборудование. Подтвердилась и вторая часть этой гипотезы. Директор института паразитологии, в котором я раньше работал, предложил сделать доклад на международном съезде нематологов под эгидой его института. Доклад я сделал, но ожидаемого резонанса он не получил. Большинство пожимали плечами: а какое отношение это имеет к нематодам? Другие просто ничего не поняли, так как мой английский, как я уже замечал, оставляет желать много лучшего.

Однако, так сказать, на отходах этой идеи я чуть было (по мнению некоторых) не нажил огромное состояние. Дело в том, что только одна провинция Квебек ежегодно производит на шесть миллиардов долларов овощных и фруктовых консервов. Остаются миллионы тонн неиспользованной клетчатки. И вот исследователи во всем мире ломают голову над тем, как ее приспособить в дело. Были выведены особые микроорганизмы, способные разрушать клетчатку до глюкозы, а питаясь этой глюкозой, расти, размножаться и создавать продукт питания. Но вот беда — есть такой закон в химии, закон действующих масс, или, как его теперь называют, закон обратных связей: продукт реакции тормозит саму реакцию. Короче говоря, для того, чтобы фермент этих микроорганизмов работал, его надо все время отделять от глюкозы. Есть такой способ — диализ, основанный на том, что более мелкие молекулы глюкозы проходят через целлофан или сконструированные на его основе фильтры, а белки (в том числе и ферменты) задерживаются. Но целлофан состоит из целлюлозы и разрушается тем же ферментом, целлюлазой.

И вот я предложил вылавливать этот фермент в электрическом поле на угольном фильтре. Благо, уголь одновременно и адсорбент, и проводит электрический ток. Если пустить через него ток, противоположный заряду фермента, фермент к углю приклеится; сменил направление тока — фермент освободится. Компания, в которой я разработал этот метод, находилась при франкоязычном университете, мои объяснения сразу не поняли, сделали эксперимент не так, как надо, результат не получили и охладели к нему. А потом и я охладел к этой компании. Прибор сделал, а до патентования все руки не доходят, да и денег на юридическое оформление жалко. Для того, чтобы патент купили, нужна реклама, а это не по моей части.

В этом я особенно убедился, когда открыл (по крайней мере, юридически заявил об ее открытии) собственную лабораторию. Идея была проста: наиболее эффективно я могу работать в тех областях, в которых у меня есть знания и опыт. Наиболее полно и то, и другое можно применить в тех исследованиях, которые я сам буду планировать. Планировать исследования в больших научных учреждениях может только босс, находящийся на соответствующей высоте, забираться куда нет ни времени, ни желания. А тут брать заказы от фирм, вроде упомянутого метода отделения глюкозы от фермента, разрабатывать и продавать результаты. И тут-то я погорел на отсутствии рекламы.

Короче говоря, вернулся я к своим нематодам. Отсюда мораль: не принимай твердых решений. Что-то собираюсь повторить из старых экспериментов, правда, в новых условиях, с новыми растениями, новыми нематодами. Надо мной не капает, сижу и пишу эти строки в рабочее время, на своем рабочем месте. Никто не сует нос в то, что я делаю. А попробуй сунь — все равно ничего не поймет, по-русски читать не обучены! Да и некому совать. Нет надо мной начальства. Сделаю что-нибудь путное за свои пять месяцев, новый контракт подпишем, не сделаю или не захочется продолжать работать — распрощаемся.

И тут-то возникает вопрос, захватил ли я Америку? Скорее она меня захватила. Покорила свободой, доброжелательностью людей, их неназойливостью и тем, что тут «с голоду не умрешь», даже если ничего не делать.

Более актуальный вопрос — выиграл ли я, приехав сюда? В общем, конечно, да! Но если говорить о «большой игре», которой заражены многие американцы, то выигрыш мой незначителен. Миллионером я не стал, Нобелевскую премию не получил, не написал и бестселлер. Но в том-то и штука, что я в эту игру не включался и ставок тут не делал. Я играю сам по себе. Если мне в голову пришла теория, которая меня удовлетворяет — я выиграл. А признают ли ее другие, меня не очень волнует. Как? — удивится читатель. — А блаженство, испытанное во Флориде? — Это после которого мне помереть захотелось — попробую я отшутиться, но серьезно добавлю, что, во-первых, умирать мне не хотелось, а просто я думал, хорошо бы умереть в хорошем настроении, во-вторых, там я испытывал чувство, близкое к блаженству, и не от честолюбия, а от того, что меня приласкали, когда я был одинок, а настоящее блаженство ощущал я в те моменты, когда мне казалось, что на меня находит какое-то прозрение. Вдруг ранее непонятная вещь становится простой и ясной. И это не обязательно связано с наукой. Можно разгадать или придумать оригинальный фокус, найти путь, как, не нарушая советских законов, незаконно получить инвалидный автомобиль, или открыть в себе способность к телепатии. Такое блаженство приходит спонтанно и, как правило, не связано с внешними факторами. В противном случае более подходящим словом будет удовольствие. Кошка с удовольствием мурлычет, когда ее щекочут за ухом, человек может получить удовольствие, близкое к блаженству, от опьянения или от действия наркотиков, расплачиваясь, однако, похмельем. Скорее всего человек может блаженствовать, когда ему щекочут честолюбие. Он, подобно кошке, щурится от удовольствия и мурлычет. Но и кошка не выносит постоянного щекотания и предпочитает «ходить сама по себе». Конечно, если «общественное признание» придет само собой, я от него прятаться не буду. Но свобода дороже. Именно тут, в США, я обрел ту степень свободы, которой мне так не хватало в СССР — свободы не включаться в чуждые мне игры.

Июнь 1979 года.

Книга вторая