Василий Минаков - Фронт до самого неба

Перехожу на пилотирование по приборам. Убираю шасси.

- Штурман, курс на цель?

Прилуцкий отвечает немедленно. Набрав высоту четыреста метров, разворачиваюсь, ложусь курсом на Севастополь. Впереди пять часов полета. Еще чувствую скованность, предстартовую напряженность, но постепенно это проходит. На смену является уверенность: самолет хорошо слушается меня. Николай, не отрываясь от своих многочисленных обязанностей, то и дело заговаривает - то спросит расход бензина, то поинтересуется, как работают моторы, точно ли выдерживается курс...

- Боишься, что засну?

- Ну что ты, командир! Просто выполняю свои скромные обязанности.

- Давай, давай!

Набрал две тысячи метров. Половину маршрута прошел по приборам. Затем взошла луна - верный помощник пилота. В районе Ялты наткнулся на облачность.

- Николай, как решим? Полезем вверх иди будем снижаться?

- Думаю, ни то, ни другое. Пойдем на этой высоте, так безопаснее, а при подходе к Севастополю снизимся до тысячи пятисот.

Так и сделали. Через некоторое время штурман доложил, что пролетаем Балаклаву. Сбавляю обороты, начинаю снижаться. На высоте тысяча семьсот выхожу из облаков. Прямо впереди - Севастополь. Южная бухта хорошо освещена луной.

- Вижу транспорт! Стоит у причала! - докладывает Николай.

- Выводи на боевой!

- На боевом!

Стараюсь "не дышать", точно выдерживать заданную высоту, скорость, курс. Зенитки молчат. Три часа ночи, должно быть, фашисты спят без задних ног, чувствуя себя в полной безопасности в глубоком тылу.

- Пошли!

Сейчас разбудим! Не очень-то приятное пробуждение их ждет...

- Хорошо! - вскрикивают в один голос Прилуцкий и Панов. - Первая у самого борта, вторая в борт, третья - в причал!

Не меняя курса, проскакиваем бухту. Через три минуты, когда мы уже были далеко, небо над Севастополем расцветилось зловещим фейерверком. Трассы, шары "эрликонов", разрывы...

- Салют в нашу честь! - спокойно заметил Лубинец. - Проспали, голубчики. Ай-я-яй! Где ваша хваленая бдительность?

- Панов! Доложи на землю: задание выполнено.

- Есть, командир!

Путь назад всегда короче. Тем более, что до самого аэродрома нас сопровождала яркая луна - верный помощник штурмана и пилота.

Сделав круг над аэродромом, захожу на посадку. К самолету подбегает Осипов.

- Ну? Как себя чувствуешь?

- Ничего, спасибо. Хоть вообще-то желательно в будущем узнавать о полете пораньше...

- Сам не спал всю ночь! Здесь и ждал, на аэродроме. Честно говоря, ведь это я предложил Ефремову послать ваш экипаж.

- Спасибо. Все хорошо, что хорошо кончается. Подъехал Пересада.

- Молодцы, ребята! Поддержали на прощание честь полка! Ну, а сейчас отдыхать. Завтра вас беспокоить не будем.

Утром в столовой Беликов с Артюковым полюбопытствовали:

- Куда это вас ночью носило?

- Немцы будильник забыли завести. Пришлось слетать, разбудить...

- Ну и дела! Может, и еще будут посылать?

- Кто его знает. Во всяком случае в буфет меня больше не тянет...

После обеда зашли на стоянку проведать свою "семерку". Варварычев был не весел. Доложил о проведенных регламентных работах.

- Сегодня полетите?

- Не знаю...

- Сегодня никуда! - заверил подошедший Осипов.

Этот день для однополчан стал прощальным. Друзья вспоминали совместные вылеты, бои над Донскими, Сальскими, Кубанскими степями, огненное новороссийское направление, удары по перевалам Кавказа, изнуряющие полеты на разведку в море, забавные и трагические эпизоды...

Вспоминали погибших товарищей. За время активных боевых действий, с июня по ноябрь 1942 года, полк уничтожил более тридцати плавединиц - боевых кораблей и транспортов, - пятнадцать самолетов противника, более ста автомашин, около шестидесяти железнодорожных вагонов, разрушил четыре переправы, десяток портовых сооружений, столько же складов с горючим и боеприпасами... Более пяти тысяч гитлеровских солдат и офицеров нашли свою бесславную смерть под ударами наших бомбардировщиков.

За успешную боевую работу полк имел благодарность от Маршала Советского Союза Семена Михайловича Буденного, благодарности Военного совета Черноморского флота, 46-й армии, неоднократно отмечался в приказах командования Черноморского флота, Северо-Кавказского и Закавказского фронтов. Десятки летчиков, штурманов, стрелков и техников удостоились правительственных наград.

На другой день наш экипаж летел на воздушную разведку. После выполнения задания было приказано произвести посадку на будущий наш аэродром, где базировались гвардейцы.

- Выжимают... - незлобиво ворчал Прилуцкий. - Мы уже чужие, вот и используют...

- Эх, штурман! - вздохнул Панов. - На нашу долю выпала честь совершить последний вылет...

Да, это был последний боевой вылет 36-го минно-торпедного авиационного полка в ту осень. Через полгода, заново укомплектованный техникой и личным составом, он снова вольется в строй черноморцев. Но нам уже станет родным другой полк.

Год сорок второй подходил к концу. Боевой, тревожный, бессонный.

Впереди нас ожидали новые дела, новые друзья, новые трудности и победы...

О друзьях-товарищах (Вместо эпилога)

Четверо нас покидало родные Минводы, как, может быть, помнит читатель, - четверо из пятидесяти выпускников местного аэроклуба, живших той же мечтой, что и мы. Осенью тридцать восьмого года мы поступили в заветное Ейское авиационное училище и вышли из него в новенькой форме военно-морских летчиков в начале сорок первого, за несколько месяцев до войны.

Вот о троих друзьях детства и однокашниках по училищу и хочется в заключение рассказать.

Саня Разгонин...

Помните луг над Кумой, эпизод со свечой - драгоценным подарком залетного командира? Это он тогда, Саня, стучал кулаком в свою щуплую грудь и говорил о железе, что надо иметь вместо сердца тому, кто мечтает летать. И скромно умалчивал о своей мечте и о собственном своем сердце. А именно оно-то и оказалось железным...

Неподалеку от Ленинграда, на светлой поляне, в глубине живописной сосновой рощи расположено небольшое - по сегодняшним нашим масштабам двухэтажное здание. Выглядит оно новым, но, присмотревшись, заметишь массивные стены, широкие каменные ступени, выщербленный местами тяжелый цоколь.

Здесь пионерлагерь, это легко угадаешь, едва войдя в рощу, по звездным лучам-дорожкам, посыпанным свежим песочком линейкам, по флагу на мачте и красочным транспарантам на стойках-шестах, - даже и раньше еще, на подходе, по звукам веселого горна, по кликам девчоночьим и мальчишечьим, еще с дороги, за километр. С той самой дороги, что всходит на Румболовские высоты, пересекая здесь Колтушское шоссе, и по которой бегут сейчас верхом нагруженные машины окрестных совхозов, везущие овощи в Ленинград, - той самой Дороги, по которой когда-то, буксуя и зарываясь по радиатор в сугробы, натужно взбирались закамуфлированные известкой полуторки с Ладоги, с простреленными мешками в залатанных свежими досками кузовах, с обмерзшими, навалившимися на руль шоферами...