Георгий Миронов - Короленко

Владимир Галактионович отвернулся от «американца». Еще сильнее потянуло писателя на родину.

Перед отъездом он явился в Нью-Йорк в русское консульство — в первое официальное учреждение со времени отъезда за границу, — чтобы завизировать свой паспорт. Билет до Гавра на лайнер «Гасконь» лежал уже в кармане. Последние встречи и беседы с земляками, и вот 4 сентября писатель отплыл в Европу.

Дождь, туман, гремит гром, но Короленко не покидает чувство необыкновенного счастья. Он весь переполнен радостью возвращения.

С него довольно Европ и Америк. Домой, домой!

На следующий день после приезда в Париж Короленко подали телеграмму: Леночка, младшая дочь, оставленная им в Дубровке, умерла. В тот же день, 14 сентября, Владимир Галактионович выехал в Румынию. Жена еще ничего не знала, и ему предстояло привезти с собою черную весть.

В Одессу, пробыв около месяца в Румынии, он приехал уже с женой и дочерьми 10 октября.

«Паспортная совесть» Короленко была не совсем чиста: в Териоки, выезжая за границу, он не поставил отметку о выбытии за пределы Российской империи. Теперь «империя» в лице жандармского полковника одесского пограничного пункта листала его паспорт, ища отметку о выбытии.

Какое счастье, что он догадался поставить в Нью-Норке визу!

Жандармский «досмотр» мало чем отличался от формального обыска. На глазах у пассажиров, знающих, что перед ними известный русский писатель, на глазах жены и детей рылись в вещах, заглядывали в письма, даже куклы Сони и Наташи были взяты под подозрение. Наконец: «ничего предосудительного не найдено», — выражение так хорошо знакомое бывшему ссыльному, ныне поднадзорному, Короленко по многим обыскам, производившимся у него доселе. Ему под расписку объявляется распоряжение о явке в департамент полиции без заезда в Нижний.

Короленко не подозревал, что каждый шаг его за рубежом становился известным Третьему отделению. Особенно интенсивным было наблюдение за писателем в Америке. За ним следил тайный агент, сумевший втереться в среду русских эмигрантов; в Нью-Йорке детективы знаменитого частного сыскного агентства «Пинкертон и Кº» по поручению русского консула следовали за Короленко по пятам.

И вот в Петербурге ему, в частности, было предъявлено обвинение в том, что, по имеющимся в департаменте сведениям, он встречался с эмигрантами, а также выступал в Америке с пылкими противоправительственными речами. Писатель резонно возразил, что даже при желании он сделать этого не мог по причине незнания языка.

Все кончилось на сей раз благополучно. Объяснение Короленко своего «поведения» за границей департамент счел возможным признать «удовлетворительным» и отпустил писателя с миром.

Неласково встретила родина Короленко. Впрочем, он никогда не смешивал такие разнородные понятия, как «Россия» и «Российская империя», — первая стоит и будет стоять вечно, а вторая непременно должна скоро сгинуть. Не смешивал Короленко и русский народ с полицейским участком. Бесправие и произвол шли «по ведомству» самодержавно-полицейского строя, а России, русскому народу он служил верой и правдой: «Лучше русского человека нет человека на свете. И за что его бедного держат в черном теле!..»

Путешествие на Запад нашло отражение в ряде произведений Короленко, появившихся в последующие годы. Это были очерки «Драка в Доме», «В борьбе с дьяволом», «Фабрика смерти», повесть «Без языка». Многие заграничные материалы использованы не были и остались в архиве писателя в виде набросков, многочисленных вариантов, замыслов, иногда почти готовых произведений, — мешала бурная российская жизнь, определенно идущая к какому-то перелому.

VIII. «СВЕТА, БОЛЬШЕ СВЕТА НА ЭТО ТЕМНОЕ ДЕЛО!»

Я поклялся на сей счет чем-то вроде аннибаловой клятвы и теперь ничем не могу заниматься и ни о чем больше думать.

Добрый человек умирает, дело его остается.

Пределы народной темноты и полицейские способы дознания

10 и 11 декабря 1894 года временное отделение Сарапульского окружного суда присяжных в городе Малмыже Вятской губернии, рассмотрев дело по обвинению удмуртов села Старый Мултан в человеческом жертвоприношении, признало их виновными. Семерых суд приговорил к лишению прав состояния и к ссылке в каторжные работы на большие сроки; один из подсудимых во время следствия умер, трое были оправданы.

По кассационной жалобе защитника Михаила Ионовича Дрягина сенат отменил приговор и предписал суду рассмотреть дело вновь. Причиной этого решения было явное нарушение судопроизводства, и, главное, недоказанность факта существования у удмуртов человеческих жертвоприношений.

Реакционная печать, однако, заговорила о человеческом жертвоприношении, как о факте неоспоримом. Прогрессивные органы либо хранили растерянное молчание, либо высказывались за обстоятельное выяснение дела.

Короленко внимательно следил за сообщениями печати о мултанском деле. Он был в числе немногих, которые отнеслись к решению суда, как к фальшивке.

Провинциальные журналисты А. Н. Баранов и О. М. Жирнов поместили в газете «Казанский телеграф» отчет о деле, где доказывали, что произошла вопиющая судебная ошибка. Но отчет затерялся в водопаде статей провинциальной и столичной печати, поддержавшей версию о жертвоприношении. К тому же еще цензура принялась резать статьи немногих честных журналистов и ученых, выступивших против обвинения удмуртов.

Что делать, как спасти невинных?

Баранов и Жирнов решили привлечь к участию в деле крупного писателя. Гневный протест против жестокой, возмутительной несправедливости должна услышать вся Россия. И сделать это мог бы Короленко!

Баранов срочно послал в Нижний Новгород письмо с краткой характеристикой судебного разбирательства и весь печатный материал по делу.

Короленко не колебался. Его зовут. Он нужен. Писатель ответил согласием и быстро собрался в дорогу. Слушание дела было назначено в Елабуге, на 29 сентября 1895 года, — времени было в обрез. Дома в Нижнем оставалась трехнедельная Оля, маленькое, громкоголосое, дорогое существо. Брошены все дела, и 25-го писатель отплыл в Елабугу. Он был уверен, что его присутствие на суде и предстоящий отчет в столичной прессе принесут большую пользу делу. Каков бы ни был вторичный приговор суда, человеческое жертвоприношение, несомненно, было: только не мултанцы убили несчастного нищего Матюнина, а их самих принесли в жертву на алтарь полицейского и прокурорского честолюбия.