Овидий Горчаков - Вызываем огонь на себя

Через двадцать минут в камеру, куда бросили Ваню, вошел с двумя палачами торжествующий гауптштурмфюрер Вернер…

На следующее утро в деревню Ерохино, родную деревню Моти Ерохиной, стремглав примчался черный гестаповский «мерседес». Вместе с односельчанами Мотя жала в поле спелую высокую рожь.

— Это за мной, — тихо и как-то виновато сказала она, распрямив спину, тетке Агриппине.

— Беги в лес! — побелев, шепнула тетка.

— Нет, — ответила Мотя. — Если я уйду, вас всех угонят или убьют. Вы были добры ко мне. Лучше я… одна… — И она медленно, точно завороженная, пошла по жнивью навстречу гестаповцам.

А вечером Зина Антипенкова вернулась в лагерь Данченкова, молча вошла в землянку Дяди Коли, молча выложила на столик «Магнитки».

— Мины! Ты не передала их Ване? — чуя недоброе, тихо спросил Дядя Коля.

— И Ваня и Мотя в гестапо, — устало садясь, деревянным голосом проговорила Зина. — Арестовали всех, кто был с ними связан. Родителей Вани, сестру и двух братьев удалось спасти: они здесь, в лесу. Вчера у Вани был обыск-гестаповцы нашли мины. Кроме Моти, арестованы Аня Егорова, сестры Демидовы. У Демидовых нашли четыре магнитки. — Помолчав, Зина добавила: — Ваня взорвал восемь самолетов с одиннадцатью летчиками.

Дядя Коля снял шапку, сдавленным голосом проговорил:

— А наши вот-вот придут… Прощай, Ваня. Прощай, БС-33!.. А ведь я составил на тебя наградной лист… За тебя, Ваня, я не боюсь, а вот Мотя совсем еще девочка, слабенькая на вид… — Он помолчал. — Их, конечно, кто-то выдал.

Зина сжала губы, суженные глаза гневно сверкнули.

— Их выдал Петр, — сказала она. — Тот самый, что дезертировал из бригады в начале августа. То-то я замечала, что с июля он увивался вокруг меня. Я чуть не напоролась сегодня на облаву. Фруза Демидова рассказала все, что знала, а Нина молчит. От Петра и Фрузы гестаповцы в точности знают мой портрет, всюду расставлены посты. Спасибо, предупредила сестра Вани Алдюхова — я вовремя ушла.

Вскоре из сещинской тюрьмы проникла на волю весть о том, что Петр С. присутствует в качестве свидетеля гестапо на очных ставках с Алдюховым и его друзьями. Так был установлен факт предательства. Данченков подписал приказ, заочно приговаривающий предателя к смерти.

— Связь будем надаживать через Таню Васенкову, — раздумчиво произнес Дяйя Коля. — Пошлем туда…

— Я пойду! —.говорит, вставая, Зина. — Надену другую одежду, сменю прическу..

Ваню Алдюхова допрашивали, били, пытали каждый день. Руководил следствием СС-гауптштурмфюрер Вернер. Очные ставки. Лица следователей, ненавистные и ненавидящие. Острые корешки от выбитых зубов и солоноватый вкус крови во рту. Потерян счет дням и ночам. Потерян счет ранам…

— Сегодня, — докладывала Зина комбригу, — родичам Вани удалось передать Ване в тюрьму смену белья, а грязное взять домой для стирки. Это белье было все в крови.

А еще через две недели стало известно, что Ваню Алдюхова, Мотю Ерохину и их товарищей по требованию высших чинов гестапо, обеспокоенных скандалом, разразившимся в связи с разоблачением целой организации диверсантов на аэродроме, отправили в Смоленск.

Все, кто были арестованы гестаповцами за связь с Алдюховым и томились вместе с ним сначала в сещинской, а потом в смоленской тюрьме, рассказывали, что Ваня мужественно встретил смерть: «Иван в тюрьме держался геройски. Когда его вели на допрос, он начинал петь веселые песни и даже приплясывать. Каждым своим словом, каждым движением он показывал презрение к смерти и к палачам-фашистам…»

Мотя Ерохина, девушка тихая, застенчивая, робкая с виду, бросила палачам издевательские слова:

— Зачем я на себя, дяденьки, буду наговаривать? Я пронесла на аэродром только десять мин, помогла взорвать всего десять ваших самолетов. Жаль, что так мало…

И больше ни слова не вырвали у нее палачи.

Десятого сентября гитлеровцы начали минировать Сещу — авиабазу, аэродром, все пути и дороги. В огромные кучи каменного угля, сваленного вдоль сещинской железнодорожной ветки, были заложены мины замедленного действия с бомбами.

Таню Васенкову, подавленную и оглушенную страшными вестями из Рославля, гитлеровцы перехватили по дороге в лес, угнали в Неметчину. Ее не арестовывали — ни Вацлав, ни Алдюхов не выдали ее.

Данченков решил взорвать водокачку в Сеще, послал в Сещу Зину Антипёнкову с минами, но на этот раз Зина не прошла — попала на засаду, едва спаслась. А потом Данченков раздумал насчет водокачки — вот-вот наши придут, пригодится и водокачка, зачем новую строить.

Вот последние донесения Резеды из Сещи:

«16 сентября 1943 года. Тыловые части, находившиеся в Сеще, со всем вооружением эвакуированы в Минск, Витебск, Бреслау. В Сеще оборону не строят, все старые доты взорвали. Ангары взорваны, аэродром весь заминирован, все здания авиагородка подготовлены для взрыва. Сейчас выезжают последние зенитные части. Вчера улетели 18 испанских истребителей. Испанцы говорили, что улетают в Испанию. 39 самолетов «Ю-88» перелетели со всем техперсоналом на Шаталовский аэродром».

«18 сентября. Из Сещи на Брянск выехал штаб аэродрома — часть номер 31 дробная черта римская цифра 12, а также рота связи, штабная рота, рабочий батальон, зенитная часть, номер не установлен. Из Сещи уходят последние части гарнизона… «Резеда».

Яна Маленького долго держали в сещинской тюрьме. Эту тюрьму, отступая, гестаповцы взорвали вместе с заключенными. Потом в развалинах находили руки, ноги, куски человеческих тел…

А Ян Маленький все еще жил, когда Люся и Аня оплакивали его. Недалеко от Рославля, в Понятовке, Яна Маньковского судил фашистский трибунал. Ян был приговорен к расстрелу.

Из зарешеченного окна быстро мчавшейся тюремной машины смотрел Ян на улицы какого-то города. И вдруг он узнал этот город. Это был Рославль. Его везли по Варшавскому шоссе!.. О, как далека была Варшава! Рославль, увиденный Яном впервые осенью сорок первого года… Тогда он был совсем мальчишка. Сколько событий произошло за неполных два года! Это были тяжелые два года, но он узнал и настоящую дружбу, и настоящую любовь. И вот Яна везут в рославльскую тюрьму. Но он жил недаром, он здорово отомстил фашистам, он внес свой вклад в грядущую победу.

Яна швырнули в одиночную камеру. Его все еще допрашивали, надеясь, что смертный приговор сломил упрямого поляка. Били, пытали в просторной камере с цементным полом, каменными стенами и столом, покрытым зеленым сукном, за которым сидел гестеповский офицер, а иногда и обер-полицмейстер Рославля — душегуб Аристов. С дивана по команде вскакивал рыжий фашист с засученными выше локтей рукавами. В воздухе свистела резиновая палка. Полицаи били березовыми дубинками.