К достижению цели - Михаил Моисеевич Ботвинник
Но вернемся к нашей с Эйве поездке по Сибири.
Выступали мы в Свердловске, Новосибирске, Иркутске, Братске, Хабаровске... В Хабаровске мы с Эйве должны были проститься: мне еще предстояло выступать в Петропавловске-на-Камчатке и Владивостоке, а голландский гроссмейстер через Находку направлялся морем в Японию.
Наступила пора расставания...
«Хочу в дорогу, на теплоход взять бутылочку шампанского», — сказал Эйве; пошли в гастроном, но шампанского в продаже нет.
«Не может быть, — говорит голландец, — вот же реклама: пейте «Советское шампанское»!» Пришлось купить бутылку в ресторане...
Еще при встрече Эйве в Москве, в аэропорту Шереметьево, мне показалось странным, что профессор не заполнил декларацию об имеющейся валюте (валюта должна была у него быть — он ехал дальше, в Японию), но я не стал вмешиваться. В Хабаровске же Эйве меня спрашивает: «А что мне делать с валютой, декларации-то нет...»
Позвонил в Находку начальнику таможни, ответ четкий: «Конфискуем, если нет декларации».
— Профессор, сколько у вас валюты? Сколько вам нужно, чтобы прожить в Японии? Отдайте мне лишнюю валюту.
Эйве покорно отдает...
— Что вы скажете в таможне, если вас спросят о валюте?
— Скажу, что она у меня есть!
Вот упрямец, ну ладно, я тебя перехитрю...
— А если я у вас отберу всю валюту, дам в дорогу запечатанный конверт, на котором будет написано, что он адресован профессору Эйве, но вскрывать надо только на теплоходе? Что тогда вы ответите?
— Скажу, что валюты нет...
Оба мы посмеялись, так и было сделано — взял я грех на свою душу. В Амстердам Эйве возвращался через Москву. Съездили мы с ним в таможенное управление, рассказали, что профессор забыл заполнить декларацию, и ошибка тут же была исправлена.
Сложная натура у М. Эйве. Человек талантливый и острый, живой и добрый, но, когда он возглавил ФИДЕ, выяснилось, что, как и за шахматной доской, в своей президентской деятельности он недостаточно принципиален!
Камчатка мне понравилась. Купались мы в Паратунке, вода темная, но чистая, есть бассейн с водой 37° есть и 40°. От 40’ я сразу вынужден был отказаться, а вот 37° — неплохо!
Шахматистов много; были только два дня, в долину гейзеров слетать не успели. Когда уезжали, облачность была низкой. Ну, думаем, даже с воздуха Камчатки не увидим. Пробили облачность — чудо: Авачинский и Корякский вулканы «пробили» облачность так же, как и мы, видны отлично. Удивительное зрелище.
Когда мы с Эйве были в Братске, интерес там был исключительным. Подходим к зданию, где выступаем: несколько шахматистов стоят с транспарантом: «Привет Эйве и Ботвиннику!» Эти шахматисты были со строительства Усть-Илимской ГЭС; шесть перворазрядников прилетели на специальном самолете.
Потом уже (без голландца) летали мы с Я. Эстри-ным на строительство Саяно-Шушенской ГЭС, могучая там природа (высота плотины будет 300 метров). На катере по Енисею спустились до Шушенского и осмотрели мемориал. Удивительно было в семидесятые годы наблюдать дореволюционное Шушенское: сельскую лавку (все товары были на прилавке), полицейский участок. где ежедневно отмечался Ленин, избы, в которых жил Владимир Ильич во время ссылки... Иначе себе я представлял ранее это время!
Мне особенно интересно было побывать в Шушенском, так как, находясь в ссылке, Владимир Ильич играл в шахматы со своими товарищами — об одной их партии живо рассказал Н. Лепешинский в своих воспоминаниях о Ленине. (Я слышал об этом и непосредственно от Николая Николаевича, когда в 1933 году мы вместе отдыхали в Теберде, — он тогда со мной и в сеансе играл.)
До 1917 года Ленин изредка интересовался шахматами (по-настоящему он .увлекался ими, лишь когда работал в Самаре помощником присяжного поверенного в делах Хардина — сильного шахматиста); известный этюд братьев Платовых вызвал его восторг, но после Октябрьской революции Ленину времени для шахмат уже не оставалось.
— Выступали мы и в Абакане, Дивногорске (осматривали Красноярскую ГЭС) и в самом Красноярске.
Один раз выступали мы с Эйве во Владимире и ездили в Суздаль. Директор музея, симпатичный молодой человек — он недавно окончил исторический факультет МГУ, — вызвался все показать в музее нашему гостю. Но как быть с переводом? Специальные термины, давно ставшие достоянием истории, наш переводчик, прикомандированный от Спорткомитета, не знал.
Еще в Москве, когда мы садились в поезд, я заприметил одного англичанина — он по-русски спрашивал, идет ли поезд до Владимира. Ба, да он здесь, в музее...
«Нельзя ли присоединиться к вашей экскурсии?» — спрашивает он.
Выясняю, кто же он такой, оказывается — доцент Лондонского университета, преподает русский язык.
— Переводить с русского на английский будете?
— Конечно!
— Тогда можно...
Англичанин знал все исторические термины, и Эйве с восторгом приобщился к истории становления северовосточной Руси. Вместо гонорара за перевод мы подвезли англичанина до Владимира.
Только я вернулся в Москву из Лейдена, пришло письмо от Бутенко из Новосибирска с отказом от дальнейшей работы. Субъективно Володя, конечно, ошибся, без меня он уклонился от правильного пути. Объективно Бутенко помог мне своим отказом.
Я считал ранее, что программу должен сделать Бутенко, поэтому держался довольно пассивно, не вникал в различные тонкости работы. Когда я остался один, понял, что "требование Кривицкого о том, чтобы я разработал блок-схемы алгоритма, справедливо. Пришлось засесть за работу.
К тому времени алгоритм существенно продвинулся вперед. В конце мая 1969 года, во время отдыха в Крыму, я открыл новый элемент алгоритма — зону. Простая зона — это совокупность фигур и траекторий их передвижения, где основной траекторией является траектория нападения атакующей фигуры по направлению к атакованной; другие фигуры либо препятствуют этому нападению (они того же цвета, что атакованная), либо поддерживают (они одного лагеря с атакующей).
Оказалось, что такая зона формируется по строго детерминированной структуре, в зону включаются лишь те фигуры, которые успевают принять участие в борьбе. (Бутенко решил, что включение зоны в алгоритм необязательно. Формально мы на этом и разошлись.)
Я продолжал трудиться
