Лидия Ивченко - Кутузов

Один из рассказов о штурме турецкой твердыни, со слов участника был записан С. Н. Глинкой, старавшимся «охранить память» героев от забвения: «Никита Алексеевич Левшин служил капитаном в Бугском третьем егерском баталионе, которым начальствовал искусный и храбрый подполковник Николай Семенович Тр-в в продолжении всей второй Турецкой войны. Левшин имел роту в баталионе Тр-ва. Тр-в почитал себя весьма сведущим в военной службе; Левшин также хорошо оную знал. В разговорах нередко оспоривал он Тр-ва; почему и хранилось между ними друг на друга тайное неудовольствие. Однакож оба они чуждались ненависти; а между ними была только по пословице ревность по ремеслу. Оба они были строгие и справедливые начальники; но Тр-в не умел приобресть сердец, в чем Левшин успел совершенно. <…> Декабря 11 числа 1790 года, в роковой день взятия приступом непреодолимой крепости Измаила, баталион Тр-ва, предводимый на штурме генерал-майором Михаилом Ларионовичем Голенищевым-Кутузовым, шел на приступ у Килийских ворот, и первый в колонне генерала Кутузова вступил в город. Когда баталион Тр-ва спустился в ров, предстала ему стена вышиною в семь сажен; лестницы не достали далеко. Рота Тр-ва пришла в замешательство и легла во рве. Сколько он ни ободрял, ни угрожал — солдаты не повиновались. „Боже мой! — вскричал Тр-в, — я оставлен!“ — „Нет! — подхватил Никита Алексеевич Левшин, — я с вами, и рота моя вас не оставит; надеюсь на моих друзей! Оставим изменников; мы одни сделаем должное“. Тр-в и Левшин полезли на стену первые, с ними рота Левшина; они взошли на стену и оною овладели. Между тем прочие солдаты сего баталиона устыдились и в то же почти время устремились на стену. Баталион разломал палисад и собрался на площади за покрытым путем. Тут весь баталион подвергся жесточайшему огню из домов и нападению толпы турецкой из улицы, но не уступил своего места. Тр-в был пробит в грудь пулею, и упадая на руки Левшина, близь него стоявшего, успел сказать: „Прости, храбрый!., я тебя почитал“. Левшин, отдав тело солдатам для отнесения к стороне, продолжал отражать турок, не взирая на то, что был уже ранен пулею, сорвавшею ему кожу на лбу; он только завязал рану платком. С малым остатком людей своих прогнал неприятеля; но вторая пуля, пришедшая в самый висок, повергла сего храброго воина на его лаврах. В сие самое время город взят был со всех сторон. Сему происшествию свидетелем был находившийся при том же баталионе храбрый майор Щербаков. Никита Алексеевич кончил жизнь на 21-м году и погребен в Измаиле, в церкви Св. Екатерины. Солдат его роты, Никифор Тихонов, сделал для него фоб своими руками»47.

Среди воинов Российской императорской армии долгие годы ходили легенды о жестоком штурме этой турецкой крепости, когда храбрость русских солдат и искусство русских военачальников поразили не только турок, но и все европейские державы. «На такой штурм решаются только раз в жизни», — признавался Суворов. Самое знаменитое предание, очевидно, связано с тем эпизодом штурма, когда Кутузов, оценив потери, понесенные его колонной, поставил Суворова в известность, что без подкреплений он не удержится во рву и вынужден будет отступить. В ответ Суворов передал: «Я донес уже в Петербург о покорении Измаила, а Кутузова назначаю измаильским комендантом». Вечером того же дня, «когда уже все было окончено, и по благодарственном молебствии у Суворова начали пить за здоровье Государыни и во славу всего российского воинства, Кутузов спросил: „Почему Ваше Сиятельство изволили поздравить меня комендантом, когда я отступил; и как в то же время отправили к Государыне с известием о взятии Измаила?“ — Суворов отвечал: „Я знаю Кутузова, а Кутузов знает меня. Я знал, что Кутузов будет в Измаиле, а если б не был взят Измаил, — Суворов умер бы под стенами Измаила, и Кутузов также“. Герои отдают справедливость героям. Им приятно иметь соперников; благородное воинское соревнование уравнивает все непроходимые стези к чести и славе…»48 В летописях русской военной истории известно не так уж много диалогов между известными военачальниками. Этот, на наш взгляд, один из самых трогательных, потому что ведут его между собой два генерала, не отличавшиеся «сантиментами» в военное время. Зачем Кутузов задал этот вопрос? Он имел на него право. В «тесных» обстоятельствах под Измаилом слишком велика была вероятность того, что они уже не свидятся в этом мире, потому что Суворов не оставил ему выбора: победить или умереть. Подчиненному хотелось знать: правильно ли он понял своего начальника? Суворов разгадал смысл вопроса, дав понять Кутузову, что и он, Суворов, в ту минуту сомневался в успехе штурма и, несмотря на ревность по службе, просил соратника о невозможном: в ту минуту он был таким же «покорителем Измаила», как Кутузов «комендантом». Но если бы Кутузов погиб на валу крепости, то Суворов заступил бы его место, как это случилось с подполковником Тр-вым и Левшиным.

Согласно историографической традиции, сложившейся в советское время, историки по неведомым причинам предпочитали считать Кутузова учеником Суворова, в то время как современники отмечали, что великий Суворов воспринимал Кутузова как соперника. «Воинское соревнование желает первенства. Хотел ли Суворов, чтобы кто-нибудь при жизни его поравнялся с ним в делах славы? Кажется, что нет. А видно из всех слов Суворова, что в Кутузове усматривал он соперника»49. Об этом же впоследствии писал секретарь Суворова Е. Фукс, назвавший одну из своих статей «Суворов и Кутузов»50. Однако мужество, проявленное обоими при взятии крепости, не допускало ни низменных чувств, ни мелких расчетов, что видно из рапорта. «Граф Суворов отлично рекомендовал пред высшим начальством как корпусных генералов, так и начальствовавших колоннами; о Кутузове же, сверх того, что приказал поставить его в списке первым из начальников колонн, объяснялся следующими словами: „Достойный и храбрый генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов мужеством своим был примером подчиненным и сражался с неприятелем, но множество оного остановило на первый миг распространение его по валу, и для сего призвал он Херсонский полк в резерве бывший, оставя двести человек при пушках на контрэскарпе. С прибытием резерва неприятель не только отражен, но знатною частию побит. <…> Генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов, предводительствуя шестою колонною, оказал новые опыты искусства и храбрости своей, преодолев под сильным огнем неприятеля все трудности, взлез на вал, овладел бастионом, и когда превосходный неприятель принудил его остановиться, он, служа примером мужества, удержал место, превозмог сильного неприятеля, утвердился в крепости и продолжал потом поражать врагов“»51. Наконец, Суворов на сем представлении прибавил еще своеручно: «Генерал Кутузов шел у меня на левом крыле, но был моею правою рукою». Суворов особо отмечал, что Кутузов, возглавив колонну, «сам сражался», то есть он находился в первой шеренге, где в тот день нечего было делать тем, кто не умел владеть штыком и прикладом. Кутузов понимал, что в той ситуации, в какой оказались его войска, они пойдут вперед и совершат невозможное только в одном случае: если он сам поведет их в бой и вступит в него первым. Именно он дрался «на штыках» с янычарами Каплан-Гирея, который объявил им, что собственноручно умертвит каждого, кто захочет сложить оружие. Рядом с Каплан-Гиреем сражались его сыновья, и все, кроме младшего, пали на глазах отца, также погибшего в этой безжалостной с обеих сторон резне. Ни случайных наград, ни незаслуженного продвижения по службе в карьере Михаила Илларионовича не наблюдалось: он все брал с бою, он за все готов был платить самую высокую цену, не жалея ни крови, ни жизни. Перед нашими глазами документы той поры, раскрывающие самую высокую сторону человеческой личности: готовность положить живот свой за други своя. Перед нами, как говорили в ту эпоху, «неложные свидетельства» чести, доблести, любви к Отечеству, солдатского братства, но… Открыв книгу современного автора, мы прочитаем его суждения о Кутузове и убедимся в том, что для испорченного человека свидетельства документов и воспоминания современников — не довод, потому что он все видит в красках, отражающих его исковерканный духовный мир: «„…Генерал Кутузов шел у меня на левом крыле, но был правою моею рукой“. Однако Суворов умолчал и еще кое о чем: когда Кутузов отправил Суворову гонца с донесением о невозможности удержаться на крепостном валу и вновь запросил подмоги, то получил ответ от Суворова, опять в издевательски-юмористическом стиле: Суворов велел передать, что уже отправлен в Петербург гонец с известием государыне Екатерине II о взятии Измаила. Хитрющий Суворов знал, как магически действует имя императрицы на дамского угодника и искусного царедворца Голенищева»52. В какое же кривое зеркало истории заглядывает автор книги, которую он посчитал нужным издать к 200-летию Отечественной войны 1812 года! Какое же ужасное и уродливое искажение представляется читателю, но не характера и жизни Кутузова, а личности самого автора, который искренне полагает, что там, у стен Измаила, в одном шаге от смерти, Суворов позволял себе шутки в «издевательско-юмористическом стиле», а Кутузов, стоя во рву, наполненном умирающими сослуживцами, думал о карьере искусного царедворца! Читатель уже убедился в том, что Суворов в рапорте ничего не скрывал, прямо сообщив: «…когда превосходный неприятель принудил его остановиться (выделено мной. — Л. И.), он, служа примером мужества, удержал место, превозмог сильного неприятеля…» Заметим: искусные царедворцы не отправляются волонтерами на войну, не служат вдали от двора по сорок лет и более, не врываются первыми в ворота и на валы крепостей, не получают в первой шеренге сквозных ранений в голову, и подчиненные не бросаются за ними в атаку, из которой для большинства из них не было возврата. На протяжении нескольких глав мы следим по документам за долгой военной карьерой М. И. Кутузова, и пока ничто нам не указывает на то, что его путь к вершине славы был усыпан розами.