Александр Солженицын. Портрет без ретуши - Томаш Ржезач
Одного этого для популярности было бы маловато. Поэтому Солженицын постарался войти в контакт с теми западными журналистами, о которых знал, что им пригодится все, даже глупость, лишь бы она была антисоветской.
Рисковал ли он?
Очень мало. Прямых доказательств его противоправной деятельности не имелось, да и не могло быть. Солженицын всегда мог заявить, что его слова были неправильно поняты или искажены. Однако кое-чего он все-таки не избежал: Рязанское отделение Союза советских писателей не могло не обратить внимания на то обстоятельство, что член Союза А. Солженицын, чьи «сочинения» оказались невысокого качества в художественном отношении, больше шумит, нежели занимается литературной работой, и исключило его из своих рядов.
Так как не в его характере было дорожить членством в творческой организации советских писателей, он нисколько этим не был опечален. Более того, он чувствовал себя преотлично. В одном из выступлений после присуждения Нобелевской премии Солженицын заявил:
«В те опасные для меня годы, когда моя свобода чуть было не рухнула и, вопреки всем законам тяготения, висела в воздухе, как будто НИ НА ЧЕМ (прописной шрифт А. Солженицына. – Т. Р.), на невидимом и немом натяжении сочувствующей общественной нити, я узнал цену помощи мирового братства писателей… В опасные недели после исключения из Союза писателей вокруг меня возникла СТЕНА ЗАЩИТЫ, которую вокруг меня воздвигли знаменитые писатели, защитившая меня от худшего преследования, а норвежские писатели и деятели искусств на случай моего изгнания приготовили мне кров».
Солженицын добился того, о чем мечтал еще в годы жизни в Ростове: мир о нем заговорил. Он знал, что судебное преследование ему не грозит. Если бы он написал что-нибудь путное, в Советском Союзе это наверняка опубликовали бы, как публикуют книги и других авторов, исключенных из Союза писателей. Это все хорошо было известно и Солженицыну, и его друзьям на Западе, которые, однако, всячески старались не допустить, чтобы об этом стало известно их читателям.
Солженицын должен был оставаться «пророком» и «героем», человеком сопротивляющимся и находящимся в опасности.
И он, утратив чувство меры, продолжал:
«На моей родине, увы, не печатаемые книги, несмотря на торопливые и зачастую глупые переводы, быстро нашли отклик у мирового читателя. Критическим анализом их занимались такие выдающиеся писатели, как Генрих Бёлль».
Так может говорить о своей продукции какой-нибудь фабрикант стиральных порошков, а не писатель.
Разве, например, Томас Манн когда-нибудь рекомендовал свои книги, ссылаясь на то, что их читали такие выдающиеся художники, как Франц Верфель?
Только комплексом неполноценности и сознанием литературного краха можно объяснить несусветность саморекламы Солженицына.
Однако высказывания Солженицына довольно любопытны. Так, например, он говорит о «зачастую глупых переводах» своих книг. Но ведь Солженицын не владеет ни одним иностранным языком.
Судьба не наделила его способностями к иностранным языкам, но в знании немецкого он пытается соперничать с Лидией Ежерец, для которой этот язык является вторым родным. Вспоминается такой казус: когда «изгнанник» Солженицын прилетел в Федеративную Республику Германии, он сказал телерепортерам только два слова: «Гутен абенд». Но произнес он их с таким акцентом, что даже неделю спустя это служило развлечением для завсегдатаев мюнхенских пивных. Так как же он может судить о качестве перевода его творений?
Дело не в переводах: если глупость написана, ее не заменишь на мудрость. Просто его так называемые «зрелые произведения» «Раковый корпус» и «В круге первом» были восприняты на Западе скорее по политическим соображениям, как выражение «русской души», но не как настоящая художественная литература. По этой причине «литературные издержки» падают на головы переводчиков.
Однако в какой мере и степени «раб божий Александр, сын Исая», подвергался опасности со стороны «варварских коммунистов»? Кто жил в то время на Западе, тот обязательно вспомнит, как западная печать писала, что Солженицына спасает и укрывает от голода и преследования со стороны КГБ известный виолончелист Ростропович.
На первый взгляд действительно ужасно: «великий писатель» вынужден скрываться от «полиции» у своего друга, чья доброта спасает его от голода. Здесь снова расчет на то, что люди умеют читать, но не все умеют сопоставлять факты. Странное это убежище, если о нем знает весь мир! Но никто не задумывается над этим парадоксом. А где «стена международной защиты», о которой большими буквами писал Солженицын? Когда Солженицын действительно и неоднократно нарушил закон, ему было твердо и ясно сказано, что он должен покинуть СССР и выехать к тем, к кому он принадлежит. А теперь выясняется, что так называемая стена защиты оказалась лишь риторической фразой.
А как же в действительности обстояли дела с выдворением Солженицына?
В каждом выступлении Солженицына на рубеже 1973–1974 годов сквозили мания величия, истерия и чисто прагматический расчет прибыть в качестве «изгнанника» на Запад не только в ореоле славы великого писателя и пророка, но и в ореоле мученика.
Солженицын сверхактивен. А официальные власти Советского Союза пока что спокойно наблюдают. С сентября 1973 года и до момента своего выдворения он пишет массу различных заявлений и памфлетов. Западные журналисты вокруг него так и вьются. «В сентябре 1973 года мы шли как две колонны во встречном бое», – рассказывал Солженицын в квартире доктора Голуба в Цюрихе, имея в виду СЕБЯ и Советское правительство. Солженицын написал «Письмо вождям Советского Союза». В нем в общем пустая болтовня, а в частности предлагается, чтобы население Советского Союза покинуло европейскую часть и переселилось на Дальний Восток и в Сибирь, освоило эти территории за счет средств, ныне выделяемых и расходуемых на исследование космического пространства. План настолько сумбурный, что даже друг Солженицына и брат выгнанного им из Солотчи Жореса «диссидент» Рой Медведев пожал плечами. С состраданием, для Солженицына почти оскорбительным.
Не удивляется только тот, кто его близко знает: у него всегда в характере было не сделать что-нибудь в пользу общества, а поставить себя в центр всеобщего внимания. Однако «Письмо вождям Советского Союза» было шлепком по воде. Не больше.
А затем пришла в движение лавина многочисленных заявлений Солженицына.
