Владимир Переверзин - Заложник. История менеджера ЮКОСа
Я пишу заявление на имя начальника колонии с просьбой о переводе в безопасное место. Меня сажают в ШИЗО, где я в одиночестве провожу десять суток. Там будет гораздо лучше, чем в отряде. Я остаюсь наедине со своими мыслями и крысами, которые в изобилии водятся в канализационных трубах ШИЗО. Отверстие параши я затыкаю свертком, скатанным из старых простыней и обмотанным целлофановым пакетом. Однажды я имел неосторожность вытряхнуть из тарелки в канализацию остатки каши. Так я приманил в камеру все крысиное население ШИЗО. Я отчетливо слышу их голоса и возню. Они разговаривают и общаются между собой, а возможно, пытаются сказать что-то и мне. Крысы грызли и выпихивали снизу затычку, пытаясь зайти ко мне в гости… Как-то днем я задремал на деревянном полу, а проснулся от крысиных прикосновений. Молодая крысиная парочка вовсю резвилась на полу камеры в лучах дневного света, задевая меня огромными хвостами… За окном слышалась живая музыка, обожаемая начальником колонии: «Если б я был султан, я б имел трех жен…»
За время вынужденного одиночества я о многом передумал и сумел привести в порядок свои мысли и немного успокоиться. В камеру приходит оперативник и показывает мне постановление комиссии о переводе в первый отряд, обслуживающий столовую. Собрались сотрудники колонии, подумали и решили. Куда же определить человека не с одним высшим образованием и имеющим проблемы со здоровьем, как не к баланде! Не в библиотеку же его на работу брать!
«Откажешься идти в отряд – останешься в ШИЗО», – предупреждает меня оперативник и ждет моего решения.
«Обложили, гады, со всех сторон», – думаю я и неохотно соглашаюсь.
«Пошли!» – говорю я и делаю первый шаг.
Глава 50
И снова – раб на галерах
При первом взгляде отряд производит гнетущее впечатление. Знакомый мне по карантину Миша Марьин, ныне завхоз отряда, с ходу выдает мне:
«Нам нужен твой отказ от работы! Пиши заявление, что отказываешься работать и едешь в ШИЗО или идешь работать на мойку!»
Я выбираю последнее и в очередной раз становлюсь рабом на галерах. Рабочий день от подъема до отбоя, по пятнадцать часов в воде. Мойка – самый тяжелый участок, куда в наказание ссылают провинившихся баландеров или определяют людей, ни на что другое не способных. В бригаде, включая меня, трое штрафников и двое штатных посудомоев. По единогласному решению бригады мне достается самый легкий участок – ополаскивать уже помытые тарелки и относить их на раздачу. Но и эта работа нелегка. Через амбразуру, разделяющую мойку и помещение столовой, где обедают зэки, нас заваливают тарелками, поварешками и бачками. Конвейер не останавливается ни на минуту. У нас ни секунды покоя. Мужики плачут – в буквальном смысле слова. За плохо помытый бачок или поварешку грозит наказание – подача, как ее здесь называют, то есть удар палкой для перемешивания каши в котле. Палка формой и размерами скорее напоминает весло. Наказание исполняется на месте завхозом цеха, завхозом отряда Мишей и старшим поваром Димой. Часто исполнение наказания откладывается до вечера и с лихвой отрабатывается в кабинетике Марьина. Дима держит зэков за руки, а Миша бьет специально припасенной для этих целей гибкой пластиковой трубкой.
Самое ужасное, что, приди любая комиссия в эту колонию, в этот отряд, спроси прилюдно осужденных, издевается ли кто над ними, будет дан отрицательный ответ. Наедине, без присутствия сотрудников колонии, лишь некоторые решатся рассказать о происходящем. Подтвердят все лишь те, кто окажется на свободе.
«Комиссия приедет и уедет, а вам здесь еще сидеть», – зловещий шепот угрожающе будет звучать у них в головах.
Можно по-разному относиться к этим людям: осуждать их, вешать на них разные ярлыки, типа «они сами такого заслуживают, раз позволяют к себе подобное отношение». Здесь стоит остановиться, на секунду задуматься о происходящем и задать себе такой вопрос: а может ли общество считать себя цивилизованным, если допускает такое? Кем становятся люди, прошедшие такую вот «школу»?
Я с ужасом наблюдаю за происходящим вокруг.
«Осталось чуть-чуть, надо только немного продержаться и не сорваться», – успокаиваю я себя.
Я пишу очередную жалобу на сотрудников колонии. Не соблюдается Трудовой кодекс, не платится зарплата, рабочий день превышает все допустимые нормы. Мы звоним во все колокола, рассылаем жалобы во все инстанции. Адвокат пишет письмо на имя начальника ФСИН России Реймера с требованием о моем переводе в другую колонию.
Администрация не собирается сдаваться и отвечает очередным взысканием, объявляя мне выговор. Два раза в день в отряде проводится проверка. Звенит звонок, зэки выбегают со своих рабочих мест, строятся во дворике столовой, а услышав свою фамилию, в ответ называют имя и отчество, после чего разбегаются по рабочим местам. На очередной проверке звонок не зазвенел. По всем цехам, кроме нашего, прошел дневальный и тайно вывел весь отряд во двор на проверку. Дежурный, капитан Трясцин, терпеливо ждал, пока построится весь отряд. Он заранее обо всем договорился с оперативником лейтенантом Куликовым, который и организовал данное лицедейство. Мы же, увлеченные мытьем посуды, не заметили расставленной ловушки. Очнулись мы только тогда, когда на мойку с истошными воплями вбежал дневальный и сообщил нам о том, что отряд построен и ждут только нас. Для отвода глаз выговоры объявили всем членам нашей бригады – естественно, включая меня. Осужденные долго шептались и удивлялись произошедшему. Один зэк бесхитростно и откровенно прокомментирует события:
«Это ж надо было столько людей задействовать, чтобы Переверзину выговор объявить!»
Я сам был шокирован происходящим и ждал развития событий. Мой партнер по бригаде Леша признается мне, что за несколько дней до моего появления его вызвал к себе завхоз Марьин и попросил спровоцировать на драку человека, который придет в отряд… Провокаторов, пригодных для исполнения этой роли, здесь было несколько. Я жил в состоянии постоянной боевой готовности. Разобрав несколько станков для бритья, я вооружился лезвиями. Привязав ниточку к лезвию, я надежно спрятал его в нагрудный знак. Дернешь за ниточку, и лезвие мгновенно окажется в твоих руках. Другое спрятал в ботинок, а третье – в изголовье кровати. Нет, вооружался вовсе не для того, чтобы кого-то поранить, а лишь для собственной безопасности. Старый и проверенный зэковский способ. Чтобы остановить насилие и беспредел, направленный на тебя, надо переломить ситуацию, разрезав что-нибудь себе самому – например, вены. Я уже чувствовал гнетущую атмосферу вокруг – разговоры, враждебные взгляды… Партнер по бригаде и сосед по шконке Ваня расскажет мне, как его после отбоя отведут к завхозу на беседу, выспрашивая о моих планах.
Всех осужденных, которые имеют неосторожность поговорить со мной, ждет такая же участь. Стоит мне с кем обмолвиться словом, как этого бедолагу тянут на допрос к завхозу.
Марьин беседует и со мной.
«Ну зачем тебе все это нужно?! Прекращай народ баламутить, отзывай свои жалобы и живи спокойно в отряде!» – пытается урезонить меня Миша, чередуя посулы с угрозами. «Кончится терпение у Рыбакова, расправятся с тобой мужики, и уже никто тебе не поможет», – продолжает он свою песню.
Редко какой вечер обходится без криков наказываемых. Однажды ночью после отбоя кого-то жестоко бьют. Несчастный орет так, что перекрикивает включенный в кабинете завхоза на полную мощность музыкальный центр.
«Как убить-то не боятся?» – недоумеваю я.
На следующий день Рома Ш. на проверку не встает, а остается на шконке, не в силах шевельнуться. В санчасть его тоже не поведут, так как нужно оформлять какие-то бумаги. Если умрет – напишут, что упал с лестницы. А выживет – все равно жаловаться не будет, а будет – ничего не докажет. Миша Марьин хвастается мне своими заслугами перед оперативниками. Это лично он вывел на чистую воду Рому, работающего на раздаче диетического питания для осужденных. Рому взяли с поличным при передаче мобильного телефона из одного отряда в другой.
«Ну ты и сука!» – не выдержав, бросаю я в лицо Марьину.
Оклемавшись, Рома займет мое место в бригаде посудомоев. Меня же, чудом добравшегося до врача, по медицинским показаниям переведут на другой, не менее важный участок – цех по чистке овощей, или овощегрызку, как ее называют осужденные. Основное занятие – чистка картошки. Чтобы я не отставал от других и не расслаблялся, мне ставят персональный бачок для очищенной картошки. Я быстро осваиваю искусство чистки и делаю работу не хуже других. Мне, единственному из столовой, удается отвоевать восьмичасовой рабочий день. На меня заводится личная тетрадь учета рабочего времени, где я торжественно расписываюсь после каждой смены. Я не вписываюсь в коллектив, так как, отработав свои восемь часов, иду в барак, где сижу на скамеечке, в то время как оставшиеся вынуждены доделывать за меня норму…
