Эдуард Буйновский - Повседневная жизнь первых российских ракетчиков и космонавтов

Где-то к середине 1963 года наша «слушательская» жизнь вошла вроде бы в повседневное русло. Полеты на реактивном МиГ-15бис и тихоходном Ил-14, полный комплекс физической нагрузки (футбол, баскетбол, волейбол, кроссы, хоккей, причем при полной профессиональной амуниции, лыжи, гимнастические снаряды), парашютные прыжки — вот этими мероприятиями в различном их сочетании и были наполнены наши рабочие дни. Появились и первые успехи, и первые «осечки». Так, например, больше меня никто не мог подтянуться на перекладине или отжаться от земли, у меня был отличный вестибулярный аппарат (при норме 3–5 минут непрерывного вращения я спокойно мог продержаться 15–20 минут), я с полуслова понимал сложности и тонкости космической техники (все-таки ракетчик!). Это все радовало и вселяло некоторую уверенность и надежды. Но вот и первая эта самая «осечка». Кстати, она же и последняя, просто со временем переросла в большую для меня проблему. Проходили плановые испытания на центрифуге, построенной на фирме в подмосковном городе Томилино. Я попал в компанию из пяти-шести человек, которые по разным причинам эти первые испытания не прошли. Здесь были и опытные летчики Алексей Губарев, Георгий Добровольский, которые с перегрузками должны быть на «ты». После небольшой физической подготовки нас, «двоечников», осталось двое — я и Алексей. Помучили нас немного в кабинетах ЦПК, а потом направили в госпиталь в Сокольниках. Леша отбился, а у меня как снежный ком: чем больше меня гоняли врачи, тем больше во мне накапливалось «отрицательного потенциала». Все последующие годы много раз мне задавали вопрос: почему меня отчислили из отряда? Я честно отвечал: не прошел центрифугу. Более дотошные пытались уточнить: как это не прошел? В чем это выражалось? А вот на эти вопросы у меня и нет ответа. Я никогда не терял сознания при перегрузках (а перегрузки мне давали в 1,5–2 раза больше установленных), экстрасистолии не было, держался я вроде бы молодцом. И тем не менее. А когда меня начинают уже «доставать» подобными вопросами, я обычно задаю встречный вопрос такому любопытствующему: что лучше — я, живой и невредимый скромный труженик, сижу вот здесь рядом с тобой, или со званием Героя лежу в Кремлевской стене? На этом дискуссия на эту тему, как правило, заканчивалась. К этому коварному снаряду мы еще вернемся.

Конечно, годы стирают в памяти то, что видел, слышал или что чувствовал и переживал в те далекие времена. Ведь я пытаюсь сейчас освежить в памяти те события, свидетелем и участником которых был уже более 40 лет назад! Конечно же многое забыто. Но есть и такое, что помнишь всю оставшуюся жизнь!

После нашего зачисления в отряд слушателей-космонавтов мы все — и наши летчики-асы, и те, которые раньше летали на самолетах только в качестве пассажиров, автоматически попали в самую элитную когорту Военно-воздушных сил — летчиков истребительной авиации, со всеми автоматически вытекающими отсюда финансовыми и материальными благами. Одно новенькое, с иголочки летное обмундирование чего стоило! Три раза в день кормят, как говорится, на убой, и на закуску — обязательный шоколад. Ну как тут не полетишь! Это тебе не ракетные войска с куцей шинелишкой и кирзовыми сапогами. Летали все мы с инструкторами. Наши настоящие летчики вначале было забастовали, но добились лишь того, что занимали в полете переднюю кабину. А мы, инженеры, довольствовались задней кабиной, за спиной инструктора (как вещмешок) с возможностью лишь бокового обзора, ибо впереди, кроме широкой спины инструктора, практически ничего не было видно.

Профессия летчика действительно трудная, опасная, но очень романтичная! Причем романтизм присущ лишь начальным этапам освоения этой профессии, дальше для летчика это повседневный труд, оттачивание техники и мастерства. Я начал и закончил свою летную карьеру на романтической ноте, когда каждый полет для меня был еще наподобие неуправляемого спуска на лыжах с крутой-крутой горы — дух захватывает от восторга и страха, ибо не знаешь, что тебя ждет внизу, мягкий сугроб или стволы деревьев.

Инструктором у меня был Иван Федорович Ткачев — летчик с большой буквы. Мы жили в одном доме, и бывало, что по воскресеньям я иногда помогал ему, «тепленькому», добраться до своей квартиры, а уже во вторник (летчики — народ суеверный, по понедельникам полетов не бывает) он с «вещмешком» за спиной (то есть со мной) такие выделывает «коленца» на своем МиГ-15, что я не мог понять, где небо, а где земля, где перегрузки, а где невесомость. Кое-что я умел делать и сам. Уверенно крутил традиционную «бочку», неплохо делал боевой разворот. Иногда Иван Федорович доверял мне взлет-пробег по полосе и при достижении определенной скорости — отрыв и набор высоты. Но у нас были и нетрадиционные упражнения. При небольшой кучевой облачности мой инструктор виртуозно лавировал между отдельными облачками, как будто мчался на автомобиле по проспектам, улицам и переулкам большого города. Пробовал и я, но, как правило, сносил углы и разрушал дома этого мифического, заоблачного, созданного нашим воображением города. Летом, если под нами паслось стадо коров, мы набирали высоту, затем пикировали на это стадо, а когда выходили из «пике», то мощная струя от нашего двигателя ударяла по стаду, и коровы в страхе разбегались по полю. Пастухи, погрозив нам кулаками и послав, наверное, в наш адрес пару «ласковых» слов, бросаются собирать стадо, а мы с чувством выполненного долга ясными соколами уходили в голубые дали. Было и еще кое-что, но это уже обязательное упражнение. На вершине «горки» имитировалась на несколько секунд невесомость (ни с чем не сравнимое состояние!). За это время ты должен выпить из фляги пару глотков воды и съесть вафлю. Естественно, все это делается второпях, капли и крошки начинают плавать по кабине — страшно интересно было наблюдать за ними! А когда невесомость заканчивалась, то в силу естественного закона гравитации все эти капли и крошки, а вместе с ними пыль и мусор кабины, которым тоже, видно, нравилась невесомость, — все это сыпалось на меня, и не знаю уж по каким таким законам, в основном на лицо. На всю жизнь сохранил память и чувство огромной благодарности своему инструктору за минуты восторга и какого-то небывалого, неземного ощущения, которое я испытал с ним в небе Подмосковья. В моей летной книжке — 15 часов налета на реактивной технике. Для профессионала-летчика это мгновение, а для меня — часть моей жизни.

Полеты на «тихоходном» Ил-14 тоже имели свои прелести. Мы летали «правыми» пилотами, строго соблюдая святой закон авиации: «Наше дело правое, не мешай левому!» Кстати, место второго пилота на этом самолете штатно принадлежало Марине Попович. А мы и не мешали, командир (левый пилот) вел самолет, а я с огромным удовольствием любовался подмосковными лесами, городами, поселками, реками, водохранилищами. Это совсем не то, что мы видим через маленькое круглое окошко, когда летим пассажирами гражданского самолета! Здесь простор, видимость — от горизонта до горизонта. Из полетов на Ил-14 мне запомнилась пара моментов. Спокойно летишь, подергивая штурвалом вправо-влево, вверх-вниз, небо чистое, видимость отличная. И вдруг перед тобой сплошная белая или черная стена и ты к ней все ближе, ближе и ближе. Ты, конечно, понимаешь, что это — облака и что тебе они ничем не грозят, и тем не менее у тебя замирает сердце, когда самолет врезается в эту белую массу и тебя начинает потрясывать. То ли дело с Иваном Федоровичем, когда ты и глазом не успеешь моргнуть, как истребитель, как нож острый, режет облако, и ты опять в чистом небе.